Марина Влади приезжает в Москву со спектаклем о Владимире Высоцком. На сцену Театра наций французская жена великого русского барда выйдет с книгой «Владимир, или Прерванный полет».
Свою книгу о Высоцком Марина Влади написала в начале 80-х, вскоре после его смерти. Потом у нее была другая жизнь: муж – знаменитый онколог (его не стало несколько лет назад), роли в театре – знаменательно, что в Париже она играла, в основном, русскую классику; сочинение книг – их на счету Марины уже 9. Но, видимо, прошлое ее не отпускает. Когда три года назад со-директор театра Питера Брука Мишелин Розан предложила ей сыграть спектакль о Высоцком, Влади задала только один вопрос: кто поможет мне взглянуть на все это отстраненно? Таким человеком стал режиссер Жан-Люк Тардьё. «Так я снова погрузилась во всё, что старалась не вспоминать, в стихи и музыку Владимира. Потом я нащупала моменты, когда была счастлива, несмотря на всю тяжесть, на долгий траур; я нашла путь возвращения к свету, а это так важно», - рассказывает о своем спектакле Марина Влади.
Вы теперь редко бываете в России. Ностальгии не испытываете?
Скучаю по людям, по интеллектуальному общению. Хотя по нему, я думаю, скучают и те, кто живет в России – его ведь нет, оно больше не существует. Только единицы живут еще так, как тогда жили мы. Во время застоя такое общение было единственной территорией внутренней свободы. Но теперь люди у вас интересуются в основном деньгами, думают о том, как устроиться. У вас теперь такое социальное неравенство, что просто противно. Извините, что так резко говорю – мне трудно подбирать слова, я давно не говорила по-русски.
Как вам вообще удалось не забыть язык?
Последнее время мой единственный источник языка – русские книги и новости, которые я специально слушаю по-русски – мне нужен язык. Спектакль, который вы сейчас увидите, я играю наполовину по-русски, наполовину по-французски. Пою песни Высоцкого, читаю его стихи и отрывки из своей книги «Владимир, или Прерванный полет».
Как считаете, смог бы Высоцкий вписаться в нынешнюю российскую жизнь?
Не могу за него отвечать, но, судя по тому, как он критиковал свою эпоху – вероятно, сегодня он был бы очень острым критиком.
Знаю, что вы передали в фонд поэта всю вашу личную с ним переписку, но запретили ее публиковать.
Я действительно передала все письма, все фотографии и даже все негативы в РГАЛИ. Но это моя личная жизнь - я готова отдать ее России, но не сейчас. Нашу жизнь и так уже слишком изгадили. Пусть потом, после нашей смерти, изучают нашу переписку.
Как можно было поладить с Высоцким – при его непростом характере, страстях, привычках?
Думаю, нам это удавалось только потому, что мы уважали друг друга – за искусство. Я ведь не сразу полюбила его как мужчину - прежде всего я его обожала как поэта и артиста. Думаю, он тоже уважал меня как актрису. И все равно поладить было не просто: первый год мы были просто друзьями. Мужчина и женщина – это всегда сложно, причем кем бы вы ни были. Шоферу и парикмахерше так же тяжело ужиться, как поэту и актрисе. Все эти отношения требуют большого труда.
Сейчас вы снимаетесь в кино?
Последний раз картина с моим участием выставлялась на конкурс в Каннах в 1988 году. Это был фильм Этторе Сколы «Сплендор», моим партнером был Мастроянни. Мы тогда получили приз прессы. После я какое-то время ездила на фестиваль как гость, а теперь я и не снимаюсь и не люблю фестивали. В 50-60-е годы мое пребывание в Канне всегда превращалось в праздник: ночи мы проводили на пляжах, делились друг с другом своими идеями про кино. Все это было очень просто и тепло – как потом в Москве. А теперь: вас пихают в кино, потом в гостиницу. В машине с вами сидит человек, который следит, чтобы вас не украли… Я очень редко выхожу, а если это происходит, то еду на концерт. Живу одна, сыновья – уже немолодые люди: им 52 , 50 и 44, у них своя жизнь. Так что я сижу в своем доме, гуляю с собаками и пишу новую книгу. Писать меня научила Симона Синьоре. Она была очень волевая, и, когда умер Высоцкий, сказала: ты должна рассказать, каким он был и почему умер в 42 года.
Книги Вы пишете по-французски?
Да, всегда. Кроме писем Высоцкому, которые я писала на ужасном ломаном русском.
