Режиссер Кирилл Серебренников выпустил в МХТ им. Чехова свой самый спорный и серьезный спектакль «Господа Головлевы» по роману Салтыкова-Щедрина о том, что Русь уже давным-давно не святая…

Социальный пафос Кирилла Серебренникова перерастает в богоборческий. По началу языком новой драмы («Пластилин», «Откровенные полароидные снимки», «Терроризм») он доказывал, что никакое мы не свободное и уж тем более не либеральное общество, потому что не умеем ценить человека, не желаем оберегать слабых, не собираемся уважать чужой выбор. Вскормленные страхом, привыкшие к советскому рабству, мы все стали террористами, готовыми взорвать или взорваться в любую горячую минуту.

Занявшись классикой («Мещане» Горького, «Лес» Островского), Серебренников перестал валить всю вину на 70 горестных лет советской власти. Саму эту власть с мерзкими подробностями ее режима он вдруг увидел органичным продолжением внутреннего холопства, которое так беспокоило отечественных литераторов дореволюционной поры.

Но прежде в его спектаклях всегда был главный персонаж – не герой, но жертва всеобщего насилия, непонимания, страха. Тот, кому сочувствовал зал, судьбе которого сопереживал, испытывая желание встать на защиту. В конце прошлого сезона эта жертва приобрела сакральный образ Маши Мухиной – голой пионерки, непорочной шлюхи, невинно убиенной, душа которой воспарила над Родиной ради ее спасения.

Однако вера в святых заступников недолго была прибежищем упований режиссера. В его последнем спектакле «Господа Головлевы» нет ни героев, ни жертв, ни даже самой жалкой душонки, которую хотелось бы пожалеть. Сплошь тупые, трусливые, жадные монстры: пропойцы, казнокрады, проигравшиеся игроки, охальники и профурсетки. И каждый норовит урвать чужого, да пожирней, да еще осенить себя при этом крестным знамением, будучи уверенным, что Бог на его стороне. Да и крестятся-то все уродливо, и вера их – уродлива, и бог, создавший и терпящий их на земле,– уродливый бог. Вот и слоняются эти нелюди между кулями отсыревшего немытого белья, которое то нависает тяжелыми облаками над сценой, то заваливает ее мятыми сугробами, погребая под собой их всех. Такое вот грязно-белое безмолвие.

Наимерзейший Иудушка – Порфирий Головлев – нелюдь самый противный и живучий, потому что не пьет, не транжирит. В отличие от романа Иудушка-кровопивушка никого в спектакле со свету не сживает, знает – сами перемрут. Он лишь объедочки, остаточки за ними подберет да припрячет. Оттого и мамаша его Арина Петровна (Алла Покровская) сызмальства сынка ненавидит и побаивается.

Надо сказать, что и Миронов, и Покровская играют своих персонажей-монстров точно и безжалостно, но до капли исчерпывают образ уже в первых сценах. Прочие члены проклятой семейки сыграны вообще в два-три приема. Жуткая картина очевидна сразу и не меняется до самого финала. Спектакль будто неживой, будто не дышит. Персонажи сменяют друг друга: кто-то ерничает, кто-то заходится в крике, кто-то на скрипке пиликает, а ничего, по сути, не происходит. Никого не жалко, и не страшно. Противно.

Смотреть мхатовских «Головлевых» трудно, но любопытно. Спектакль гнетет, но за душу не берет. Не отзывается узнаванием. Не про меня он и не про знакомых мне людей, и не про страну мою. Хорошего в ней сегодня не много, да и мы все – не святые. Но мы живые. И в большинстве своем все-таки люди.