На премьере меломаны перенесли настоящее потрясение. Сложнейшая партитура оказалась безнадежно завалена и солистами, и оркестром Евгения Самойлова. В особенности поразила молодая Мария Максакова, замахнувшаяся на главную партию и почти не спевшая ни одной верной ноты. Юная певица не пощадила славу ни своей великой бабушки, ни знаменитой мамы, явив скромные вокальные и актерские данные. Где бы ни оказывалась красавица - в слободке берендеев, в царских покоях или на вольных просторах, с кем бы ни общалась - с Лелем, Мизгирем или невидимыми родителями Весной и Морозом, вела она себя всегда одинаково: робко улыбалась и растерянно разводила руками. Хотя внешне к образу очень подходила. Нордические черты лица, белокурая копна волос, украшенная изящным венком, стать и походка павы - чем не Снегурочка?
Режиссер “прикрыл” актрису разнообразными постановочными ухищрениями. Чтобы было куда девать руки, наделил красным мячиком (метафора губительного солнца?), а в сцене с Берендеем занял игрой с золотыми лентами. Отвлечь слушателей от фальшивого пения старались и активной массовкой, и льдами-сугробами, и полупьяным населением Берендеевки. Прозрачная сцена светилась электрическими лампочками. На заднике то появлялся, то исчезал багровый солнечный диск. Горела Масленица, таяла Снегурочка. Свита царя Берендея умело освоила язык загадочных жестов, похожих на гимнастику у-шу. Постановщики расслышали явственные восточные интонации некоторых арий и, где могли, усилили ассоциации. Языческие жрецы стали похожи на буддийских монахов. В результате режиссерские придумки сложили спектакль-курьез. Из “Снегурочки” усердно вычистили сказочность и волшебство. А заодно изгнали и музыку.
