Глава Пушкинского театра РОМАН КОЗАК пришел к руководству не для того, чтобы поддержать традиции, а для того, чтобы театр преобразовать. И для функции мягкого реформатора этот режиссер вполне годится. В нем сочетаются высокий дух художественного эксперимента и легкость в решении прагматических вопросов. Козак ставит и "культовые" спектакли (будь то "Чинзано" в театре "Человек" или "Любовь в Крыму" во МХАТе), и антрепризную "поденщину" ("Мадлен, спокойно!" с Людмилой Гурченко в главной роли). Если первые спектакли становятся пиршеством для интеллектуалов и театралов, то вторые – непошлой "классикой" антрепризного жанра, примером добротных зрелищ для "демократического зрителя".
Первый "козаковский" сезон Театра им. Пушкина начат с высокой ноты, моментально вернувшей Романа Козака в ранг первых режиссеров столицы, – "Академией смеха" с Андрей Паниным и Николаем Фоменко. Постановкой "Ромео и Джульетты" в середине апреля этот золотой сезон должен продолжиться. В пьесе Шекспира режиссер увидел историю, которая могла бы произойти в любом южном городке, где полуденное солнце нагревает каменные стены домов, а на узеньких улочках пахнет морем, – хоть в Венеции, хоть в Дубровнике, хоть в Туапсе. Юг – страна молодости и любви, здесь молодым верится, что они правят миром.
- В последнее время все Ваши интервью посвящены Театру им. Пушкина, которым Вы руководите. Я же хочу вспомнить дела давно минувших дней - Вашу работу в студии “Человек” и в частности легендарный спектакль “Маяковский”. Что это было и как это было?
- Тогда раскрылись мои глаза на мир, на профессию, на самого себя. Наверное, с этой роли я ощутил, что могу претендовать на то, чтобы называться артистом. Это произошло не только благодаря "Маяковскому", который стал лишь поводом. Главной виновницей была Людмила Рошкован, которая руководила в Институте связи театром-студией “Человек”. Я был студентом этого института, занимался исключительно физикой и об актерстве не помышлял. В студию меня приняли, хотя и не без сомнения, потому что я читал какие-то юморески.
В студии я был счастлив даже тогда, когда изображал в массовке бойца с винтовкой. Через некоторое время Рошкован предложила мне роль Маяковского. И начался совершенно другой этап в моей жизни. Я примеривал на себя не жизнь Маяковского, а энергетику его любящего сердца. Этот спектакль был о любви, хотя речь шла и о стране, и о сомнениях поэта в коммунизме. С первых шагов по “планете Театр” мне дали понять, что театр – это сердечное дело. Мне в этом смысле повезло, потому что многие доходят до этого очень поздно. А некоторые не доходят вообще.
- После этой роли Вы окончательно решили стать артистом?
- Да, проучившись три года на связиста, я бросил институт и поступил в Школу-студию МХАТ на курс к Олегу Ефремову. В его команде были очень сильные педагоги, такие как Алла Покровская и Андрей Мягков. Учась там, я продолжал работать в студии “Человек” и прожил с нею все перипетии ее непростой жизни.
- Но все же Вы не станете отрицать, что с самых ранних шагов в режиссуре у Вас появилась страсть к необычной, острой форме, абсурдистской драматургии. Не МХАТ же Вас этому научил?
- Наверное, это оттого, что у меня голова не очень нормальная… Учили меня одному, а получается другое. Я привык учение воспринимать так: учить следует не тому, что должно получаться в результате, а тому, чего еще не знаешь.
Действительность наша резка, абсурдна, остра, алогична. Живем мы не по правилам. И в этом трагикомичность, скорее даже трагифарс. Поэтому и драматургия, которая отражает жизнь таковой, становится актуальной. Но в последнее время я прихожу к выводу, что важнее всего – человеческое переживание, боль, которая высекается драматургией.
- Как формируется режиссерское мировоззрение? Это сумма накопленных знаний или нечто, не зависящее от тебя, как походка, например?
- Это хорошее сравнение – походка. Нет людей, ходящих одинаково. А режиссера, на самом деле, формирует его личная жизнь: друзья, актеры, женщины. У режиссера в отличие от художника или музыканта нет других инструментов, кроме собственных нервов и биографии. Ну и, конечно, необходимы и кое-какие основополагающие знания.
Тот, кто сидит в подвале и “точит свой камень”, рано или поздно его выточит. Рано или поздно мы о нем узнаем и захотим посмотреть этот камушек. Но это при условии, что у “точильщика” есть два необходимых качества: витамин Т, то есть талант, и художественный смысл того, что он делает. Можно ведь точить свой камень всю жизнь и наслаждаться самим собой…
- Почему Вы занялись пьесой Шекспира "Ромео и Джульетта"?
- Это будет мой первый спектакль на основной сцене Пушкинского театра в “сане” художественного руководителя. Там сыграют главные роли третьекурсники из Школы-студии МХАТ: Александра Урсуляк, Сергей Лазарев, Александр Матросов и другие. Шекспир написал историю, которая происходит почти с детьми. И я взял на главные "детские" роли совсем молоденьких и, думаю, уникальных ребят. Очень хочется, чтобы уже сейчас они стали звездами. И чтобы театральная Москва почувствовала их талант и энергетику. Лучше этой пьесы ничего нет. И нет ничего лучше и интересней Шекспира. Все остальное в жизни и театре каким-то образом "вытекает" из 37 пьес Шекспира, так или иначе повторяет их сюжеты, замыслы, жанры. Чем больше погружаешься в этого автора, тем острее понимаешь, что Шекспир "занесен из космоса". Нечеловеческое знание людей и театра… Думаешь, думаешь, что такое любовь. И ничего не можешь придумать – кроме того, что есть в "Ромео и Джульетте".
