Не стоит и говорить о том, насколько трудно актерам на третьем десятке освоить и язык, и идеологию красноярского затворника Виктора Астафьева. Ситуация повторяет сюжет из того "Бабушкиного праздника" – одного из двух рассказов, что разыгрывают актеры. Скромница Люся-горожанка, случаем залетевшая на крестьянское застолье, деревенских песен и жизни сермяжной не знает, но чувствует неодолимое родство с ними. Память о предках чудом самовозбуждается в юных мхатовцах, как будто прорастают в новомодных потомках полузабытые приметы пращуров.
Виктор Астафьев описывает жизнь советского человека как вечное мытарство вообще души человеческой и ýже - как неуничтожимую трагедию российского бытия, которое требует от человека будничного героизма и недюжинной житейской стойкости. Отсюда в 20-летнем Данилке, вернувшемся с Великой Отечественной, пробуждаются обрывки православных молитв, неискорененная, пусть и самая неказистая мысль о Боге. Проза Астафьева, прочитанная молодыми мхатовцами, еще не разучившимися плакать и рвать на себе рубаху в самые страстные моменты, выглядит уроком выживания.
На "Пролетном гусе" испытываешь подлинный, почти забытый кайф от сюжетной литературы, когда действие льется ровно и скоро, как вода из-под крана. Без отступлений, длиннот и пауз, торопясь и всегда успевая, дюжина парней и девчат, бесконечно меняясь ролями, разыгрывает два рассказа: трагический и "жанровый". Юная семья, лишившаяся в войну родных, крова и имущества, селится в городке Чуфырино. Данила и Марина легко побеждают все невзгоды, но затем послевоенный быт постепенно начинает побеждать их самих - тех, кого пощадила война. "Так было!" – хочется сказать во всякую минуту печальной истории: чужая мать, дающая молодым кров и заботу и извергающая из сердца собственных детей, партийный лидер и его мерзавка-жена, выживающие нищих работяг из дома; мальчик Аркашка, погибающий от недоедания, подушечка с боевыми орденами, брошенная в могилу мужа вместо горсти земли… Так было!
Вторая история посвящает нас в таинство семейного праздника, когда веками выдерживаемый ритуал деревенской трапезы ломается о крепкую сибирскую породу. От "запашистого" стола к подблюдным песням, от допущенного к столу горького бражника дяди Митрия, сумевшего не притронуться к стакану, до мирного дяди Левонтия, который все хотел узнать, "что такое жисть", и потому уверенно потянул на себя скатерть и успокоился только связанный.
Кульминация спектакля – последняя охота Данилы, которая становится последней попыткой спасти безнадежно больного сынишку. Неудачливый охотник, помогая себе неуклюжими страстными молитвами, ищет в потемках подстреленного гуся – мясо для целебного бульона. Человек может ощущать себя в жизни "пролетным гусем", подбитым случайно. А может – частью вечности на суровом празднике жизни. Между самоощущениями двух рассказов Астафьева – напряженная "вольтова дуга" жизни, которую хочется назвать настоящей.
