Именно о режиссере думалось на премьере "Сатирикона", которая оказалась очень странным, обезоруживающим спектаклем. Роберт Стуруа удивил и обескуражил, намеренно самоустранившись, предоставив актерам право играть в свои игры, гениальной музыке Гии Канчели - звучать самой по себе, а декорациям Алекси-Месхишвили – просто пребывать в пространстве. Поставив спектакль о тиране, Стуруа, быть может, впервые за свою блистательную карьеру, не захотел уподобиться своему герою.
В Тодеро Райкин играет лукавую смерть. Его хореография – это пластика скелета, оживающего и отмирающего по частям. Сухая рука то шевелится невпопад, то виснет бескровным ластом, то вдруг "заработает" нормально. Тодеро неуловим, как ртуть, и притягательно властен, как полумертвый вампир. С неузнаваемым голосом и замаскированным до смазанности обликом Райкин рисует старика страшным до смеха, смешным до ужаса. Неизвестно, существовал ли вообще прообраз, с которого "рисовал" Райкин своего Тодеро, – этого нечеловека, в котором не жизнь уже борется со смертью, а смерть с самой собой. Современники Данте боготворили и боялись поэта, искренне веря в его сошествие в ад. Константин Райкин, кажется, проделал то же путешествие в поисках образа.
Когда на сцене действует Тодеро, без всякого преувеличения кажется, что настал тот момент истины, к которому Райкин уже давно "напрашивался": он стал первым актером России, по крайней мере в театре. Стоит Тодеро покинуть сцену, как она наполняется шумным строем фигурантов. Возможно, лукавый Стуруа сыграл со зрителями коварную шутку. Тодеро умирает от любви, женской ласки и итальянского вина, и финальная тема смерти раскрывает всю подноготную: Тодеро был в своей семье единственной личностью, который не грубо захватил право на власть, а легко забрал его у безвольных, апатичных домочадцев.
Старик мешает двум молодым парам соединиться в браке. Нереализованность становится навязчивой темой спектакля. Любви не хватает и старику, который, как видно из одной сцены, еще не утратил мужских способностей. Символом невоплощенной половой энергии, в которой утопает дом Тодеро, становится "эрегированный" костыль старца, который герои упорно ставят на подмагниченную подошву вместо того, чтобы просто положить его или прислонить. Находчивая вдова Фортуната обращает свое женское обаяние на Тодеро, и история Гольдони получает вполне сказочный финал. К чудовищу Тодеро возвращается человеческий облик, чуть на его страдающее тело ложится тень от соблазнительных женских форм. Смерть хозяина избавляет дом от тиранства, но оставляет открытым вопрос о будущем семьи. Может ли кто-нибудь взять себе право быть новым хозяином?
