Визит батоно

Любовь к грузинскому театру – в крови российских театралов. Это нечто из области мистических ощущений: в искусстве ближних стран (прибалтийских ли, кавказских или восточноевропейских) нам видится призрак разрушившейся империи.

Грузинский театр - наш Восток, наша культурная "чужбина" со своей театральной традицией, так не похожей на нашу и вместе с тем отдаленно напоминающей ее. Сталкиваясь с театром бывших республик, мы испытываем знакомое сладкое, но и щемящее чувство: как будто спустя десятилетия встречаем далекого родственника и распознаем в нем знакомые родовые черты.

Шекспир, Гоголь и Брехт - немножко по-грузински

Театр Роберта Стуруа – это несдерживаемая карнавальная стихия, яркая притчевая форма, пряный аромат грузинской артистичности, грусть и надежда, живописная бедность и чарующая музыкальность, высокая патетика, сочный юмор и нежнейшая лирика. Все вместе, все рядом, все близко. Представить себе нынешний московский театральный ландшафт без парадоксальных и ярких спектаклей Роберта Стуруа уже невозможно. Два московских театра – "Сатирикон" и "Et Cetera" ("там не так давит груз традиций", - поясняет батоно Роберт) - соревнуются за количество постановок Стуруа. Пока побеждает "Сатирикон", где идет "Гамлет" и "Синьор Тодеро – хозяин". Но вскоре Стуруа должен начать в "Et Cetera" репетиции "Последней ленты Крэппа" Беккета, и тогда счет сравняется.

Громкий успех на самом престижном театральном фестивале в Эдинбурге, приглашение Георгия Товстоногова поставить эту же пьесу в БДТ, триумфальные мировые гастроли, конная милиция в родном Тбилиси, разрывающийся телефон директора театра - таков "общественный" фон спектакля. Стуруа не раз снимал "Круг" с репертуара и – под зрительским давлением - возвращал вновь: "Когда я поставил "Кавказский меловой круг", пьеса немца Брехта о феодальных войнах в Грузии была для всех нас лишь притчей. Мы играли ее как водевиль. Потом спектакль выдохся, мы сняли его с репертуара. Но через несколько лет возобновили, когда сами, на собственной шкуре испытали все это: перестрелки, беженцев, разруху, всеобщую растерянность. Водевиль сделал крен в трагедию".

Брехт написал пьесу про абстрактную кавказскую страну, но Стуруа, который любой спектакль делает немного грузинским, сделал "Кавказский меловой круг" грузинским в квадрате: Грузия реальная и Грузия ностальгическая. Он пропитан музыкой, как почва влагой после дождя, он рожден из духа музыки. Лезгинка, джаз, свинг, католический хорал, вальс - этот спектакль стал и бенефисом Гии Канчели, одного из самых исполняемых композиторов мира.

Еще одна легенда в этом легендарном спектакле - Рамаз Чхиквадзе в роли Аздака, грузинско-немецкого Фальстафа, которому выпало оказаться в роли судьи. Сквозь бесстыжее буйство распоясавшейся старости, скабрезные и смачные шутки постепенно по капельке проступает мощное обаяние мудреца и поэта. Аздак заработает на взяточниках, "случайно" не разведет двух симпатичных старичков, повздоривших из-за пустяка, позабавится с плотоядной развратницей. А после придумает самое простое и гениальное решение, как отличить настоящую мать от фальшивой, и воссоединит солдата и любящую его Груше, которых раскидала судьба и война.

Повесть классика грузинской литературы Ильи Чавчавадзе рифмуется с гоголевскими "Старосветскими помещиками": бездетная пара мелкопоместных "князей" проживает обаятельно-растительную жизнь в затхлом, "теплом" мирке. Гоголь любовался этой своеобразной гармонией, а Чавчавадзе тосковал, живописуя Луарсаба и Дареджан: "И невдомек им было, что таким своим житьем они гневили Бога, вдохнувшего в них свою душу".

Перепалка о преимуществах чехартмы перед голубцами – пример их повседневных бесед. Сфабрикованная свадьба обманутого Луарсабаи дурнушки Дареджан, их поездка к святой иконе - после двадцати лет совместной жизни Бог так и не дал супругам детей, которые нужны им лишь для того, чтобы досадить коварному брату и не потерять имение. И далее - внезапная смерть Дареджан, а вскоре и приунывшего Луарсаба после пожизненной душевной спячки. Роберт Стуруа не просто инсценировал повесть Чавчавадзе, но сделал спектакль-посвящение знаменитому писателю, известие о гибели которого вплетается в ткань сюжета. Придуманный режиссером герой-офицер пытается пробиться к душе и разуму обнищавших духом грузин, способных лишь на одну реакцию: "Илью Чавчавадзе убили, но ужин-то стынет".

Шекспир назвал свою последнюю комедию по дате ее первого представления - на Крещение, в двенадцатую ночь после Рождества. Стуруа же посвятил постановку рубежу тысячелетий, пытаясь аккумулировать в ней всю мудрость, печаль и юмор нашего Миллениума. Рождественская история переплетается с ключевыми рождественскими мотивами: явлением архангела Гавриила Богородице, смирением Иосифа, шествием волхвов, известивших Ирода о рождении нового иудейского царя, избиением младенцев, распятием. Библия и Шекспир живут в сознании человечества и потому являются такой же очевидной реальностью, как и современность за окнами.

На одном краю сцены Богоматерь укладывает в ясли младенца Иисуса под умиленными взглядами волхвов и ослов, а на другом страдают герцог Орсино, безнадежно влюбленный в Оливию, и переодетая юношей Виола, полюбившая Орсино. За их муками наблюдает отбившийся от яслей ослик с симпатичной грустной мордой.

Каждую секунду Роберт Стуруа показывает обратную сторону медали, делая суть вещей прозрачной и многогранной. Шекспир и Библия дают для этого много возможностей. Рождение Спасителя провоцирует избиение младенцев, а счастье Виолы - любовную тоску ее спасителя-капитана. Отсюда логика неожиданного и красивейшего финала: распятие Сына Человеческого венчает свадьбы брата и сестры. Так в безмятежном счастье поселяется тревога. В разлуке всегда есть надежда на встречу. А в распятии проступает будущее воскрешение и свет.

Первого своего "Гамлета" Стуруа поставил в Лондоне, и англичане включили этот спектакль в десятку лучших шекспировских постановок за последние пятьдесят лет. Вторым стал "Гамлет" в "Сатириконе", а теперь, на гастролях в Москве мы получим уникальную возможность сравнить, как меняется мировоззрение Роберта Стуруа на примере отдельно взятой пьесы.

Пока можно только догадываться, насколько свободен был Роберт Стуруа в сочинении тбилисского "Гамлета" после двух попыток осуществить постановку этой пьесы. Да еще и в компании своих актеров, любовь к которым только усиливается от частых отъездов во все уголки мира, где Стуруа принимают с не меньшей любовью. Парадоксальный интерпретатор Шекспира, ищущий золотые крупинки юмора на дне самой мрачной трагедии, Роберт Стуруа в очередной раз попытался очистить великую пьесу от "гамлетовского" пафоса. В Тбилиси на его "Гамлете" много смеются в самых неожиданных местах, на гастролях в Киеве гневно осаживают за то, что режиссер осмелился вложить святая святых - монолог "Быть или не быть" - в уста других героев, которые как бы подсказывают Гамлету слова. Словом, на этом спектакле публика раскалывается на горячих сторонников и ярых противников. А что еще нужно для успеха?