- Сергей, вы так склонны к мистификациям, что я готова поверить, будто историю предзакатной любви Генри Миллера вы придумали сами…
- Ни в коем случае! Я только автор пьесы, в основу которой легла изданная в Америке переписка между Миллером и Венус. Книга называется “Дорогая, дорогая Бренда…” Это один из самых волнующих эпистолярных романов в мировой истории. За пять лет он написал ей 4000 писем!
- Они так редко виделись?
- Напротив. Они жили то вместе, то порознь. Но она была подающей надежды голливудской актрисой, а ему было слишком много лет, чтобы менять свой сложившийся уклад. Они могли провести вечер в ресторане, после чего он отвозил ее домой, приходил к себе и тут же начинал ей писать. Письма эти потрясают. Но основываясь только на переписке, я не мог бы сделать пьесу, потому что когда человеку 85, он не существует без памяти о своем прошлом. В спектакле соединены два времени: Америка конца 70-х – время, когда развивался их роман, и Париж начала 30-х, когда Миллер состоялся как писатель. Тогда, после “Тропика Рака”, он сразу стал запрещенным и при этом великим.
- Венус – это псевдоним?
- Нет, это реальная фамилия, которая переводится как “Венера”. Бренде Венус сейчас за 50. Мне, кстати, недавно звонили из Лос-Анджелеса: доверенное лицо Бренды интересовалось нашим проектом. В Америке очень хорошо знают Хоркину.
- Это правда, что вы ждали Светлану Хоркину 6 лет?
- Первые наброски пьесы я сделал в 1996 году. И сразу же начал прикидывать, кто может сыграть роль Венус. И тогда же, наблюдая по телевизору за Олимпиадой в Атланте, я увидел Хоркину. От нее шел такой откровенно-актерский заряд энергии во время выступлений и она так артистично вела себя, встречаясь с журналистами! Тогда у меня и возникла эта мысль. Через какое-то время я поехал на базу Олимпийского резерва на озере Круглое и предложил ей сыграть у меня. Она прочитала пьесу, удивилась. А потом сообщила мне, что идет на олимпийский цикл – это означает 2 – 3 года по три тренировки в день. Тогда я сказал ей, что буду ждать ее. Она не очень поверила и отправилась готовиться к Сиднею, а я начал ставить другие спектакли. Я ждал ее 6 лет.
- И она оправдала ваши ожидания?
- Что Бог ни делает, все к лучшему. За эти шесть лет Света очень изменилась, из нее ушло “девчачество”. Сейчас это взрослая, очень разумная женщина. То, как она перестраивается для работы в театре, достойно самых хвалебных слов. Гимнастика – спринтерский вид спорта, человек концентрируется на несколько секунд, а потом выключается. Главная трудность работы со Светой – приучить ее к тому, что театр – стайерская дистанция, что включаться надо не на 30 секунд, а на три часа. Пока еще не было премьеры, но я вижу, что это вошло в ее кровь. Есть еще один важный нюанс: все гимнастки – “жаворонки”, утренняя тренировка у них начинается в 7.30 утра, а в 8 вечера они уже засыпают. У нас же выход на сцену только в 7 вечера… Пока мы не сыграли премьеру, нельзя сказать, что мы и это победили, но то, как Света это терпит, потрясает.
- А кто играет самого Миллера?
- Александр Парра. Это один из интереснейших отечественных киноартистов, театралы его знают по спектаклям в театре Маяковского. Работа с ним – сплошное наслаждение. Ведь самое трудное сейчас – найти человека, который стар и в то же время – “суперстар”, то есть звезда, играющая 70-летнего человека с энергией двадцатилетнего. Когда мы в первый раз встретились, Александр Владимирович рассказал мне историю про Лино Вентуро, которого спросили, как он работает над ролью. Вентуро ответил: “Я беру сценарий и вычеркиваю все, что могу сыграть. А вот то, что не могу сыграть, мне и интересно. По большому счету, с Паррой у нас произошла подобная ситуация.
- Кто будет оформлять спектакль?
- Мария Рыбасова, художник из Театра им. Моссовета. Она так же, как и я, ненавидит бытовое оформление, которое ставит знак равенства между сценой и жизнью. Мы сказали друг другу: “Все что угодно, только не мебель…” В ее жизни это первый спектакль, где нет мебели.
- А что есть?
- Это вы увидите на премьере в конце октября.
- “Venus” можно считать антрепризным спектаклем?
- Антрепризный он только потому, что принадлежит частному театру – “Театральной компании Сергея Виноградова”. Другое дело, что антрепризой последние годы называется нечто такое, что можно быстренько слепить, взять фамилии погромче, декорации подешевле и – в турне по всей стране. Этого мне бы очень хотелось избежать. Для меня самое главное – художественный смысл того, что мы делаем. Я хочу взять на себя смелость открыть нашей премьерой новый театральный сезон в Москве. Знаю, что на осень намечено много премьер в других театрах. Что ж, потягаемся…
- Вы, как и большинство представителей вашего поколения - скажем, Владимир Мирзоев, - относите себя к постмодернистам. И в то же время у вас, я знаю, достаточно жесткие счеты со своим поколением…
- Мне кажется, любое художественное высказывание предполагает определенный заряд откровенности. То есть надо говорить то, о чем сердце болит, без чего жить невозможно. Последнее время в театре я вижу много интересных поисков в области формы, но в целом нашему поколению не хватает боли. А без нее самовыражение, пусть даже очень талантливое, не оправдано. Избитое наблюдение: предыдущие поколения художников рождались в борьбе, жили в противостоянии с системой, а сейчас можно бороться только с самим собой. Сейчас мы все время делаем вид, что живем не всерьез, часто употребляем словечко “как бы” - “как бы живу, как бы работаю”. Ничего страшнее этого для меня нет.
- Но ведь это виртуальное “как бы”, жизнь-игра, где все не всерьез – одна из составляющих постмодернизма…
- Значит, я постмодернист только в том, что не ограничиваю себя в средствах выражения, легко перехожу от одной цитаты к другой. Знаете, нетрудно представить себе, какие книги прочел Пушкин, – все это отражено в мемуарах, собрано в библиотеках. Но невозможно выкинуть из нашей головы то, чего он не читал. Делать вид, что наше сознание информационно схоже с пушкинским, значит врать. Я не могу врать публике и говорить с ней языком XIX века. Тем более что и публика приходит в зал с таким же замусоренным сознанием.
- Вы по-прежнему считаете себя романтиком?
- Я пытаюсь им оставаться, но с годами это все труднее. Хотя иначе я не ставил бы пьесу о самом великом хулигане и романтике Генри Миллере. А вообще, знаете, я не люблю, когда актеры много рассуждают о жизни. К счастью, профессия наша позволяет выплескиваться не на кухне, а на сцене.
- После авангардных постановок в собственной театральной компании Вам не скучно возвращаться в академический Театр им. Моссовета?
- Для меня это определенная перемена декораций, разрядка. Так же, как недавние съемки в одной греческой картине, которые пришлись на период выпуска спектакля “Venus”. Кипр, съемки на 40-градусной жаре под прямыми лучами солнца… Я думал: как это выдержать? Но оказалось – одно подпитывает другое. Что со мной там вытворяли греки! Например, меня похоронили в апельсиновой роще. Когда меня клали в могилу, ассистент кричал: “Снимайте скорее, труп вспотел…” Такого рода впечатления позволяют отдохнуть от московской театральной жизни.
- Вы давно собирались ставить “Маскарад” и “Евгения Онегина” и все откладывали. Может, опять кого-то ждете?
- Нет. Я дождался Свету Хоркину. А этот проект будет называться “Евгений 1” и “Евгений 2”. Кстати, первым, наверное, будет “Маскарад”. Уверен, что мне удастся разозлить всех критиков…
