Прежде чем преступлю, должна сразу оговорить две детали: я трепетно отношусь к драматургу Мюллеру и не вполне доверяю режиссеру Серебренникову. Вернее, не доверяла, пока не оказалась на этом спектакле.
Но сначала несколько слов о знаковом немецком драматурге Хайнере Мюллере. Он родился во времена упадка империи, вырос под фашистские лозунги, жил при коммунизме, а умер под победный марш дикого капитализма, когда со свободой слова встал вопрос о закрытие не ликвидного «Берлинер Ансамбля», которым он руководил несколько лет. Современному русскому сложно не понять его отчаянье. Родным драматургу и режиссеру стал языка постмодернизма, которым он пересказывал сюжеты античных и шекспировских трагедий. Надо заметит, что делал он это, на стесняясь в выражениях. Брался, в том числе, и за историю принца датского.
В России «Гамлета-машину» пытались поставить несколько раз (например, Андрей Могучий), но как-то без успеха. Не находили адекватного театрального языка сложным мюллеровским поэтическим конструкциям.
Серебренников нашел. Причем, способ очевидный. Им, к слову, частенько пользуется режиссер Роберт Уилсон, который с успехом освоил эту мюллеровскую трагедию. Речь здесь вовсе не о повторении и тем более, не дай бог, о плагиате, а о пути на который европейский театр встал много лет назад и на который едва-едва встает отечественный. Хотя русской театральной общественности почему-то до сих пор приятно думать, что она впереди планеты всей.
Так вот, Сереберенников вывел на отечественные подмостки божественную дисгармонию музыки современных композиторов. В полумрак малой сцены, которая заставлена железными кроватями, музыканты с шахтерскими фонариками во лбу, устремив свет на пюпитры, принимаются, проще говоря, собачиться: «Что сыграем — то и написано!».
Это произведение Бориса Филановского — «Мы не можем это сыграть». Музыка, попадая в руки исполнителей, рассыпается в прах. Так, с поминальной молитвы по гармонии начинается действо, и из из постелей встают призраки шекспировских героев.
Пересказать его, как и всю звучащую в спектакле музыку, невозможно. Но леденящий ужас постепенно охватывает вас. Такого честного и не частного разговора в русском театре я никогда еще не слышала.
Гамлетом и Офелией здесь является каждый первый артист. Игорь Хрипунов — это гнев нормального человека. Обмазанный глиной Сергей Медведев — человеческая натура, которая устала быть чудовищем . «Я не буду больше Гамлетом», — отмываясь от грязи в прямо и переносном смысле, говорит он.
Все это не выглядит как дико сложный эстетский перформанс. Только представьте, Клавдий (он же тень отца Гамлета, он же актер) в комбинации и с бородой деда Шишка рассказывает о Марксе, Ленине и Мао и... никто не смеется. А чего веселиться-то, ведь это, в отличие от новостей по телевизору, наше реальное прошлое и настоящее — тут есть от чего прийти в отчаяние.
В финале три Офелии ( леди — Светлана Колпакова, мальчик — Ольга Воронина и пожилая рыжеволосая клоунесса — Татьяна Кузнецова ) рассказывают зрителям о том, что «истина откроется Вам, когда придут люди вот с такими длинным ножами». Тут бы с ними и поспорить, да ведь придут, придут, обязательно придут, всегда приходили, и почему для нашего века они должны сделать исключение?
После спектакля «зубной болью в сердце» — почему только один раз? Объективные причины: публика не поймет, закидают тухлыми помидорами, потребует деньги назад и самое страшное — не придут, понятны. Но поставить спектакль в репертуар просто необходимо, а вдруг аншлаг? Вдруг существуют зрители, которым хочется слышать правду, пусть и высказанную очень сложным и невыразимо прекрасным театральным языком.
Читайте также
