.jpg)
«Приход тела». Жорж, отец Настеньки — Виктор Костровский
Историю убийства и осквернения трупа семилетней Настеньки режиссер Марат Гацалов переместил на съемочную площадку. На крохотной сцене Центра драматургии и режиссуры все, как в настоящем кино: камеры, гримеры, монтировщики и актеры. В роли девочки, которую отец убил за переводную наклейку на лбу, выступает кукла. Такие используют в большом кинематографе, чтобы потом при помощи компьютерной графики нарисовать какого-нибудь фантастического персонажа.
Через несколько минут после начала спектакля над историей про убитую девочку зрители начинают хохотать. Да и есть там над чем посмеяться: к кромешно черному юмору самих братьев Пресняковых в духе «К нам сегодня приходил педо-некро-зоофил... Мертвых маленьких зверюшек он с собою приносил» добавляются все радости кинопроцесса.
По задумке постановщика, режиссера должна играть Валерия Гай Германика, но аккурат накануне она попала в больницу, так что на первом показе режиссерское кресло занял сам Марат Гацалов. Его персонаж на площадке — почти бог. По его указанию при помощи новейших технологий моделируется мрачная реальность, где и обитает Настенька.
Хлопушка. Дубль первый. Квартира родителей. Режиссер требует найти обои и ковер на стеночку — «такой, чтобы был родной для взгляда каждого россиянина», а за окном организовать «концептуальную кирпичную стену». Все эти самые простые вещи возникают на большом экране с помощью проектора. И тут зовут артистов. «Иди сюда, малыш, сделай такое лицо, как будто тебя это тревожит!» — говорит режиссер исполнителям главных ролей.
Это самое «как будто» — здесь ключевое, и понятно, что всех тревожит совсем другое. Кого-то вовремя поданный кофе, кого-то флирт с ассистенткой, кого-то реализация собственных амбиций. До самой истории никому дела нет. Вот артист, играющий опера, который уже устал прерывать своего коллегу-некрофила, десять минут фонтанирует идеями не в силах преодолеть собственный зажим.
Все это можно было бы воспринимать как веселый добротный новодрамовский капустник, если бы ни одно «но». Кажется, Марат Гацалов успел поймать все движение «за руку». Честно осознав, что театр, который когда-то делался «на медные деньги», вдруг стал превращаться в успешную индустрию по производству «трэша». Шоковая терапия чернушной правдой жизни сменилась легким щекотанием нервов.
В финале, когда весь отснятый материал под аплодисменты просмотрен на большом экране, съемочная группа в приподнятом настроении активно демонтирует декорации, на площадку выходит живая девочка — ровесница главной героини. Она медленно медленно проходит к центру сцены, поднимает случайно оставленного кем-то из реквизиторов плюшевого медведя и ни слова не говоря уходит.
Все участники кинопроцесса, на секунду уколотые совестью, замирают, но тут же разбегаются по своим делам. Режиссер остается стоять на месте в гордом одиночестве и по его лицу ясно читается, что чувствует себя он в этот момент, говоря языком «Новой драмы», «редким мудаком».
