– Комические актеры и в жизни обожают шутки, розыгрыши. Вы, Олеся, веселый человек?
– Не особенно. У меня часто бывает депрессивное настроение. В детстве я была очень мнительной. Прочитаю в журнале «Здоровье» статью о том, как маленькой девочке попала заноза, а через два дня у нее начался столбняк, и начинаю осматривать свои ноги. Конечно, тут же нахожу засохшую царапину, принимаю ее за занозу и все – умираю от столбняка. Или по радио говорят, что у кого-то застряла в горле рыбная косточка. Я иду на кухню: «Мамочка, у меня в горле рыбная косточка!» – «Этого не может быть, дочка, мы не ели рыбы». Но я ложусь на диван и умираю. Никакого притворства, мне действительно очень больно. Приезжает «скорая», выясняется, что никакой кости нет. Еще папа пугал: «Если не съешь сосиску, она будет за тобой гоняться!» И я помню эти ужасные детские ночи, когда, закрывая глаза, ты видишь сосиску в погоне.
– Родители рады вашему успеху?
– Говорят: «Молодец, поздравляем!» – но как артистку они меня не воспринимают. Телеверсию церемонии вручения «Чайки» мы с сестрами смотрели со слезами на глазах. Мама была на кухне. И вот я кричу: «Мама, скорее, мне премию вручают», – а она в ответ: «Куда я пойду, у меня котлеты горят». Так и пропустила. Она всего раз была у меня на спектакле, на «Укрощении укротителей». Сначала мама меня не узнала – у меня в роли Бьянки некоторые части тела накладные. Ей подсказали, где я. Потом вышла, руку мне жала, благодарила. Я говорю: «Хорошо, мама, что ты меня на «вы» не называешь».
– «Чайка» – это ваша первая награда?
– Так торжественно – на сцене чеховского МХАТа, под аплодисменты огромного зала – премию я получила впервые. Но за роль в новой версии «Жестоких игр» меня награждали премиями Фонда имени Евгения Леонова и «Дебют».
– Зрители подозревают, что о том, кто получит премию, заранее всем известно.
– Я раньше тоже так думала. Рассуждаешь всегда так: если бы меня собирались наградить, мне бы сообщили. Но когда объявили мою фамилию, было неожиданно и приятно. Ты стоишь на сцене, слышишь аплодисменты, ощущаешь любовь зала – это мгновения ни с чем не сравнимого счастья. А потом приходишь домой, начинаешь мыть посуду, убирать, и все становится на свои места.
Я не знала, что надеть на «Чайку», и подруга дала мне два своих очень дорогих платья. Прихожу домой и вижу: собака лежит на платьях. Она порвала пакет, в котором они лежали, пожевала наряды, обслюнявила. Я прислонилась к стене и сказала себе: «Это надо пережить». Потом платья почистили, оказалось, собака умудрилась их не порвать. Все обошлось. Так что все рядом: аплодисменты и проза жизни.
– В ваших киноработах («Ландыш серебристый», «Провинциалы») вы так убедительны в роли провинциалок, приехавших покорять Москву, что кажется, играете кусочек своей биографии.
– Наверное, во мне есть что-то провинциальное. На экзаменах в ГИТИС меня спрашивали, откуда я приехала, и, как мне кажется, даже завышали оценки, стараясь помочь «провинциалке». Сначала меня это удивляло, а потом я даже старалась придать речи какой-то говор, чтобы людей не разочаровывать. На самом деле я всю жизнь прожила в Москве, в Новогирееве. Мои родители – простые люди, они далеки от театра. У меня две сестры. Старшая, Люда, библиотекарь по специальности, творческая натура, служила для меня примером. Благодаря ей я читала хорошие книги, занималась танцами. Я была домашним ребенком, впервые в парк Горького попала только после того, как окончила 11-й класс.
– Учились хорошо?
– Сначала средне. Потом, классе в четвертом, мне понравилась наша пионервожатая, очень хотелось заслужить ее любовь, и я меньше чем за год из троечницы стала отличницей. Класса до девятого я училась хорошо, потом стало лень, я влюбилась в одного мальчика, баскетболиста, он был старше меня на два года. Я раздобыла его фотографию, приходя вечером домой, долго смотрела на нее. Нас познакомила подружка, но я на него впечатления не произвела. Когда поняла, что моя любовь безответна, выстроила костер из спичек, сожгла фотографию и развеяла пепел по ветру.
– В ГИТИС попали сразу?
– Мама хотела, чтобы я училась в Плехановском. Я подала заявление, написала вступительный по математике и поняла, что мне это неинтересно. По совету подружки поступила на хореографическое отделение училища культуры. Но в танце есть какая-то ограниченность. Во время учебы мы часто ходили на концерты ансамбля «Березка». Я смотрела на улыбающихся девушек и думала: «Неужели им так весело?» Мне было скучно выходить на сцену и, танцуя, изображать из себя что-то ужасно прекрасное. Потом сестра показала мне объявление о наборе в театральное училище. В «Щуку» я провалилась, зато на следующий год поступила в ГИТИС к Марку Анатольевичу Захарову.
– Говорят, на репетициях Захаров называет вас исключительно молодым дарованием…
– Сейчас у нас нет совместных репетиций. Но было дело, называл. Мне это приятно, хотя я понимаю, что Марк Анатольевич делает это для того, чтобы поддержать, вселить надежду. Если у него хорошее настроение, показ просто летит, если он в плохом расположении духа, все, что было хорошо, становится плохо.
– Сейчас что-нибудь репетируете?
– Пока нет, но, надеюсь, буду занята в «Последней жертве». У меня там не главная роль (в главных ролях Збруев, Певцов, Захарова). Мы с Натальей Щукиной в паре будем играть Ирэн, такую экзальтированную девушку, как написано у Островского, «с запоздалой и слишком смелой наивностью».
– В отличие от театральных постановок не все ваши фильмы можно назвать удачными.
– В кино я вообще ничего не понимаю. Снимаешься в фильме, кажется, все так ужасно. Кино выходит, и видишь, что это и вправду ужасно. Мне говорят: «Зачем согласилась сниматься?» А как не согласиться, раз тебя выбрали?
– Фильмы и сериалы со своим участием не смотрите?
– Я не нравлюсь себе на экране. Уговариваю себя: «Это не я, это моя оболочка. Лицо не мое, у меня благороднее. Я совершенно другая, я прекрасна, а на экране какой-то зверек играет».
