– Нина Гедевановна, сегодня принято говорить, что классический балет в кризисе. Приходилось ли вам обсуждать это с западными коллегами, и что они думают по этому поводу?
– Я говорила об этом с прима-балериной театра Ла Скала Алессандрой Ферри и с Хулио Бокка, моим партнером по Американскому театру балета. Хочется понять, куда идет балетное искусство. Очевидно, что сегодня оно остановилось в развитии. Хотя разговоры о недостатке хореографов и о том, что раньше все было не так, все же преувеличение. Кого мы знаем в XX веке? Аштона, Макмиллана, Кранко, Баланчина, Джерома Роббинса… В России – Лавровский, Захаров, Григорович. И все. Сегодня хореографов больше, но и балетных трупп тоже гораздо больше. И всех снедает жажда новизны.
Есть проблемы в исполнительском искусстве. Часто усредняется стиль того или иного балета. Хотите вы или нет, но публика ходит на имена. И важно, чтобы танец не превращался в механизм. Трюки не заменят чувств. Однако многие думают: если ты не сделаешь двенадцать пируэтов, ты не артист.
– Вам нужно читать об Индии, если вы, к примеру, готовите «Баядерку», или о Франции времен Людовика XIV во время репетиций «Спящей красавицы»?
– Чем больше человек знает, тем больше это помогает в профессии. Конечно, мне было интересно узнать, кто такие баядерки, каковы особенности индийского искусства, что закладывал в спектакль Мариус Петипа, когда сочинял балет. Баядеркам запрещалось любить, они были танцовщицами при храмах. Уже одно это дает ключ к роли. Я поняла смысл жеста, который мне на репетициях показывала Марина Тимофеевна Семенова: это обращение к небу.
На Западе люди часто думают, что между русскими балетами – «Лебединым озером», «Спящей красавицей» – нет никакой разницы. И очень удивляются, когда я говорю, что в «Спящей» должен быть тонкий французский стиль. Я танцевала этот балет в Будапеште и мне было приятно, когда зрители говорили: вы так красиво вышли в первой сцене, что было очевидно – вы королевская дочь!
– На одной фотосессии вы снялись в платье от Лакруа, на другой – в черном туалете от Ямамото. Мир высокой моды – это увлечение?
– Совсем нет. Пару раз меня просили сняться для рекламы в Японии – кстати, для дома Ямамото – и в Америке. А в России я попробовала себя как манекенщица один раз и то случайно, на показе коллекции мехов Ирины Крутиковой. Мне нравится, как творчески придуманы ее шубы. Я пришла как зритель просто посмотреть, и вдруг меня просят: «Нина, не могли бы вы экспромтом выйти на подиум?» Я согласилась, показывала вещи из соболя.
– В этом году вы отмечаете не одну юбилейную дату...
– Да, еще исполняется пятнадцать лет моему браку. Эти годы были очень счастливыми. Дома я всегда находила понимание во всем: и в профессии, и в семейной жизни. Муж для меня – самый главный авторитет. И не только для меня. С ним советуются многие люди в России и за границей: он хорошо чувствует житейские и профессиональные ситуации.
– А ваши родители по-прежнему живут в Тбилиси?
– Да, мама, отец и два брата. Братья – геологи, но сейчас они сменили профессию: младший работает в Красном Кресте, старший ушел в коммерцию.
– Почему их не отдали в балет, как вас?
– Так получилось. Младший брат даже переживает: говорит, может, из меня тоже получился бы артист...
– Я понимаю, что итоги вам подводить не хочется: ваша карьера не закончена. Но побывав в разных местах, вы можете сравнивать положение дел в балетных компаниях. Какая труппа в мире, по-вашему, больше всего приближается к понятию «идеальный театр»?
– Такой, с сожалению, нет. Но я могу сказать, что в идеальном театре должно быть. Его руководство должно хорошо понимать, где труппа находится сейчас в творческом смысле, что надо сделать и к чему в результате театр должен прийти. Стратегия и тактика, продуманная кадровая и репертуарная политика. Названия спектаклей, объявленных заранее на весь сезон, ни в коем случае нельзя менять. А список премьер должен быть известен лет на пять вперед.
Гуманнее всего организован Датский королевский балет. Первый год все на контракте: ты примеряешься к труппе, и на тебя смотрят. Потом контракт могут продлить. Если ты всех профессионально устраиваешь, с тобой заключают соглашение на двадцать лет! Потом ты обязательно уходишь со сцены, чтобы происходила естественная смена поколений, но у тебя «в кармане» обеспеченная старость. А в Ковент-Гардене, наоборот, тяжело – там нет балетных пенсий.
– У вас не возникает ощущения, что профессия все-таки отдаляет балерину от обычной жизни? У вас дома я наблюдала: вы сидели на диване чуть ли не в шпагате, в позе, которую обыкновенный человек не выдержал бы и двух минут, и преспокойно красили ногти...
– Наверно, балет накладывает отпечаток на личность. Но я хочу сказать о внутреннем удовлетворении, которое приносит моя профессия. У меня нелегкая, но очень интересная творческая жизнь. Мне все время хочется делать что-то новое. Весной поеду в Нью-Йорк, участвовать в очередном сезоне American Ballet Theatre, работать с хореографом Стентоном Уэлшем, сочиняющим для меня спектакль. Но если я завтра решу больше не выходить на сцену, я ни о чем не пожалею. Я уже сделала столько, сколько хватило бы нескольким балеринам на много лет.
Вручить цветы Нине Ананиашвили можно будет 23 марта в Большом театре на балете «Дочь фараона».
