В маленьком, но обласканном критиками театре «Около дома Станиславского» состоялась премьера спектакля «Оккупация — милое дело». Пьесу современного автора поставил мэтр . «Ваш досуг» встретился с режиссером, чтобы обсудить новую постановку и поговорить об успехе, кассовом театре и загранице.
— Юрий Николаевич, не так давно состоялась первая премьера сезона в Вашем театре. Почему Вы решили ставить эту пьесу? Ведь ее автор не Чехов, не Вампилов, а мало кому известная Татьяна Орлова.
— Мне интересны все драматурги. Другое дело, что не всех хочется ставить. Также важно, кто будет играть, понимает ли он то, что вложил в текст автор.
— Вы сейчас имеете в виду, что детство актрисы Лилии Загорской, которая играет главную роль в этом спектакле, прошло в оккупированной Германии?
— И да, и нет. Важно, что актер имеет эмоциональный опыт такой же, как и его персонаж. Хотя речь в спектакле не об оккупации Германии. Это другая «оккупация», но Германия имеет отношения к этому времени и месту.
— Это моноспектакль?
— Нет. В нем занято 11 человек. Но главная героиня почти все время на сцене. Текст пьесы транслируется через нее. И он не похож на обычную драматургию.
— А на что похож?
— Навскидку — всплывают Саша Соколов, Фолкнер... «Поток сознания».
— Почему у спектакля двойное название?
— Так назвал автор. Имя Федерико — это некий отсыл к Феллини. Кстати, саму пьесу можно сопоставить с «Амаркордом». Но именно сопоставить, это не подражание.
— В чем идея Вашего нового спектакля, можете сказать?
— Вы сможете пересказать «Амаркорд»? Это трудно. Его сначала нужно внимательно отсмотреть и только потом объяснять, что там и как, и прочее. Однако объяснять — дело критиков, а не режиссера. Надеюсь, что зритель поймет. Чем лучше сделан спектакль, тем легче вычленить идею.
— Тема оккупации Германии как Вами преподносится? Есть какой-то современный контекст или это только взгляд в прошлое?
— Скорее второе. Спектакль называется «Оккупация — милое дело», а не «Оккупация Германии», как я уже говорил. Это воспоминания простой девочки из семьи военных, которые приезжают в Германию и попадают, грубо говоря, в рай. Она вспоминает, как там было здорово, родители получали зарплату в марках, все можно было купить. Вспоминает оккупацию, как жизненную удачу.
— Главная интонация у спектакля — радостная или печальная?
— Интонация такая — «печаль моя светла»...
— Что Вы еще планируете ставить в театре в новом сезоне?
— На днях состоится премьера спектакля Алексея Шендрика. Его работа сделана по рассказу Фланнери О`Коннор — «Хорошего человека найти не легко», в форме театра-кафе. Рассказ выбирал не я, а Шендрик. Но я ему доверяю. Он мой ученик и сейчас помогает мне на курсе в Щукинском училище. В принципе, в нашем «малом зале» (комнате) его можно было бы играть, но там акустика тяжелая. Все-таки живая музыка, электронные инструменты, вокал. А если переносить на большую сцену, придется переделывать. Репетируют ребята «Вишневый сад», хотят пройтись по старому рисунку. («Вишневый сад» в театре не игрался больше 10 лет,- прим. «ВД»). Но, по сути, репетируется новый спектакль, в котором сыграют молодые артисты.
— Юрий Николаевич, Вас часто называют режиссером не для всех. С точки зрения критика это безусловный комплимент, с точки зрения зрителя — сомнительная аксиома. А как Вы относитесь к такому определению?
— Я думаю, что все это одни разговоры, игра ума. Она может быть приятной, но к делу режиссуры не имеет отношения. И потом, на наш зал зрителя хватает. Большим театрам важна касса, а маленькие могут себе позволить что-то более серьезное. Возьмите кино — разве будут ломиться на Сокуровский фильм даже после награды в Каннах? Да нет, конечно. Но на вопрос «а нужен такой режиссер и такое кино?» ответ все равно будет: «нужен».
— К Сокурову заслуженно пришел успех. А Вам он важен?
— Успех? Как говорил герой «Чайки», «конечно, приятно, когда хвалят». Посещаемый театр — это и хорошо, и плохо. Ясно же, что кассовость предполагает более низкий уровень. Но все равно успех важен. У нас маленький театр. Про него знает «свой зритель», а новому — неоткуда узнать. Нет денег на рекламу, и театр испытывает трудности информативного характера.
-Вы ставите спектакли для зрителя или для себя?
— Непростой вопрос. Ван Гог писал для себя или для зрителя?
— Как обстоят дела со зданием? Принято ли какое-то решение?
— Мне звонили и сказали, что театр будут восстанавливать.Когда и кто, я не знаю.
— Какие шаги Вы предпринимаете для того, чтобы дело о восстановлении здания сдвинулось с мертвой точки.
— Ну какие шаги? Вперед-назад.
— Ясно, что от этой ситуации Вы устали не только как худрук, но и как человек. А каково актерам?
— У нас много молодых актеров. Они работают четвертый сезон. Многие из них не помнят старой сцены, времени, когда учились. Играют и все. Я не скажу, что кто-то угнетен. Другое дело, что неудобств масса. Трудно репетировать, играть спектакли. По 15 человек в одной гримерке сидит. Ну и публике не очень удобно, фойе нет, буфета нет. Хотя для инвалидов у нас все сделано.
— Вас любят и ценят за границей. Не было мысли уехать?
— Нет сил, — и там, и здесь жить и работать. А потом, сейчас нет заграницы. Что такое переехать в другую стану? То же самое, что в другой город. Даже менталитет не так уж отличается, за границей-то мы много находимся. А в остальном магазины такие же, улицы, дома.
— А театр такой же?
— Интересный вопрос. Там меня подкупает культура критики, некоей экспертизы. Там все отработано. Критики, действительно, участвует в театральном процессе. Не надо беспокоиться, что надо привлечь, прорекламировать, просить написать. Это подкупает. А остальное... Все то же самое.
— Говорят, кто-то из французов сказал, что только посмотрев ваш спектакль, он осознал, что театр может быть серьезным делом...
— Нет, не так. Он не про мой спектакль говорил, а про русский театр вообще. Это был театральный критик, причем человек немолодой. Он сказал, что только познакомившись с русским театром, он понял, что театр может быть делом жизни, поиском смысла. Меня удивило, что я услышал это от иностранца. Было приятно, хотя не могу сказать, что я расположен к русскому театру.
— Вы согласны с утверждением, что театр умирает?
— По поводу смерти театра всегда было много слов. Мне кажется, что театр будет всегда. Вопрос: каким он будет? Вот ведь театра масок, какой был в Древней Греции, уже нет. А театр — есть.
— Вы редко бываете в других театрах, где тогда берете силы и радость работать как режиссер?
— Я потому и имею радость, что нигде не бываю и почти ничего не смотрю.
— А как Вы любите отдыхать?
—Люблю, когда наш театр едет за границу. Это для меня отдых.
