Любите ли вы театр так, как любит его Александра Маринина?! Королева детектива влюбилась в драматическое искусство лишь недавно, работая над новым романом, действие которого разворачивается в театре.
— Эпиграфом к своей новой книге «Смерть как искусство. Маски» вы поставили строчки Булгакова из «Театрального романа»: «Просто вы не знаете, что такое театр. Бывают сложные машины на свете, но театр сложнее всего…» Вы как-то изучали этот механизм?
— О, это отдельная история! Весь год, что писался роман, мы с подругой ходили в театр, как на работу. Два раза в неделю. Мы пересмотрели кучу спектаклей и получили огромное удовольствие. И лишь один раз ушли после первого действия. И не потому, что спектакль плохой, просто нам стало скучно. Там хорошие актеры и костюмы, но было понятно, чем дело кончится.
— Что же это было за зрелище?
— «Примадонны» в МХТ имени Чехова. В остальных случаях мы сидели до конца и испытывали колоссальное наслаждение.
— Завидую, но, как сказал бы Станиславский, не верю! Ну не может быть в Москве такого большого числа хороших спектаклей!
— Есть такое выражение: красота в глазах смотрящего. Я – благодарный зритель. Поварившись в театральной кухне капельку, стала понимать – какой труд стоит за каждой постановкой. Средний штат московского театра – 200 человек, эти люди работают, чтобы мы пришли, – и свершилось чудо! Мне нравится все. И я всегда пытаюсь понять: зачем спектакль сделан? Даже если все плохо, но я поняла замысел постановщика, то удовольствие уже получила. К тому же как бы ни был слаб режиссер, не могут все актеры играть плохо! Хотя бы один хорош! Ради него можно закрыть глаза на все. А кроме актеров на сцене представлена работа художников. Я такие спектакли называю «спектаклями для беременных». Беременным нужно смотреть на красивое. Вот пусть смотрят! Могу в этом плане порекомендовать «Джентльмена» в «Современнике», «Ярмарку тщеславия» во МХАТе имени Горького и «На всякого мудреца довольно простоты» в «Табакерке». Там все красиво – от декораций до мизансцен! Я уж не говорю про Безрукова в роли Глумова.
— Да, меня отец с младенчества приучал к оперной музыке. C большим трудом я отучила себя плакать во время «Травиаты». Причем мне не жалко Виолетту, я плакала от красоты музыки. Красотой меня легко достать... В школе я готовила себя к карьере кинокритика. Театр, к сожалению и к моей глупости, я никогда не любила. Но однажды в городе Баден-Бадене судьба меня столкнула с Галиной Борисовной Волчек. Было бы неправдой сказать, что мы подружились, но, встречаясь, мы общались. И у меня тогда уже зрела идея «Смерти как искусства». И я сказала своей подруге, помогающей мне в работе над книгами: давай попросим Галину Борисовну пустить нас в «Современник», чтобы какой-нибудь старый капельдинер водил нас по зданию и все показывал: где что находится и как устроено. Но наши пути с Волчек больше не пересеклись, не срослось. Мы начинали искать другие театры, чтобы задать свои вопросы. Но в Москве у нас ничего не получилось…
— Странно, вроде бы перед именем «мамы Анастасии Каменской» должны открываться любые двери и занавесы…
— Нет, московские театральные деятели не жаждали раскрывать тайны своих храмов. И мы отправились в Нижний Новгород. Директор Нижегородского академического театра драмы Борис Петрович Кайнов посвятил нам четыре дня и показал весь театр – от трюма до колосников. Он нам разрешил все. Мы даже во время спектаклей стояли за спиной помощника режиссера! Один из персонажей романа – помреж, и нам нужно было посмотреть, что конкретно он делает. А потом все, что мы подсмотрели, – все пошло в книжку, без отходов.
— Да вы просто как Артур Хейли! Серьезный подход!
— Я – дама вдумчивая и серьезная при том, что жутко легкомысленная и веселая! Это еще не все: решившись писать книгу о театре, первое, что я сделала, – перечитала своими взрослыми, уже нешкольными глазами Чехова и Шекспира, поскольку во всем мире считают, что это самое главное в драматургии. Я заканчивала английскую спецшколу, поэтому Шекспира мы проходили тщательно, учили монолог Гамлета наизусть. Но это было 40 лет назад, все забыто. Как прочно были забыты чеховские «Чайка» и «Дядя Ваня». И я пыталась понять: почему это так любят ставить, что в этом такого особенного? Читаю «Гамлета» с карандашом в руке, на полях пишу замечания – себе, а не Шекспиру. И вдруг понимаю: елки-палки, а почему нам с детства вдалбливают, что величайшая мечта любого актера – сыграть Гамлета? Что они так все с ним носятся, как с писаной торбой? Как в песне: «Я Гамлета в безумии страстей который год играю для себя»! Все несчастные арлекины мечтают о принце датском. Читаю и не понимаю. Гамлет – это же чудовище, ничего хорошего в нем нет, ни одного умного поступка он за всю пьесу не совершил, и вообще он раздолбай и разгильдяй! Если он в 30 лет еще учится в университете, то чему и как? Если «он тучен и одышлив», то какой образ жизни он там ведет? Я уж не говорю о его безобразном поведении в момент убийства Полония: «Я оттащу подальше потроха»! Это что за отношение к смерти невиновного человека? Что ему Полоний, отец его любимой девушки, сделал? Гамлет – очень несимпатичный персонаж! Прочитала Шекспира и думаю: наверное, я дура и чего-то не понимаю. После прочитала критические статьи с подробным анализом образа Гамлета, где он представлен как борец с мировым злом. Где он там борец? С каким злом? В общем, не нужно позволять людям забивать вам голову, надо по любому поводу составлять свое мнение и критически относиться даже к заявлению, что образ Гамлета – драматургическая вершина.
— А что же Антон Павлович?
— Такие же открытия меня ждали, когда читала Чехова, в которого в 54 года я наконец-то влюбилась! Его проходят в школе, а это абсолютно неправильно! Что мы там можем понять в школе? У меня с той поры осталось стойкое предубеждение, что ничего хорошего в его пьесах нет. А это не так! В общем, живите только своим умом, своим впечатлением и мнением.
