Легендарный артист отмечает 80-летний юбилей. «ВД» встретился со и расспросил его об эпизодических ролях, театральных конфликтах и контрактной системе.
А я не вижу в этом смысла. Я заранее знаю, кто что скажет, кто что споет, и кто что спляшет. Кроме того, что радостного в такой дате? (смеется). Это как у Чехова — «чем тебе больше лет, тем старее жена, тем меньше денег и больше болячек». А поскольку радоваться особенно нечему, я обошелся без помпы.
Тем не менее, Вы кажетесь человеком радостным, бодрым. Вы чувствуете себя на свой возраст?
Хотелось бы не чувствовать. Но зачем я буду кокетничать и говорить «нет-нет, я по- прежнему молодой». Мне хочется сделать больше, чем я сейчас могу. Но я работаю, снимаюсь в кино, летаю на гастроли, играю в театре. Жизнь продолжается.
А Вам не хочется сделать перерыв, отдохнуть?
Не получается. Я же не один работаю, со мной и в кино, и в театре- коллективы. Ну, отдохну я, а что остальным делать? Я всегда отвечаю за то, на что подписался. Успеем еще отдохнуть-то. Как говорят, отоспимся на небесах.
Почему Вы выбрали спектакль «Буря» в качестве спектакля к юбилею?
Я не выбирал, это была инициатива Игоря Древалева. Он много лет об этой пьесе думал, когда предложи мне, я согласился. Во-первых, это Шекспир, во-вторых, роль Просперо дает массу возможностей для актера. Правда, пьеса сложная. Я на каком-то этапе был готов капитулировать. Но, поскольку не в моих правилах бросать что-то на полпути, довел работу до конца. Спектакль хорошо приняли, он идет с аншлагами.
Что этим спектаклем Вы как режиссер, как актер хотели сказать зрителю?
Две вещи. Первая — любая месть бессмысленна, вторая — всегда надо помнить, что у любой медали — две стороны. Сейчас объясню подробно. У «Бури» же ведь очень простой сюжет — человека предали, он решил отомстить, а потом понял, что отмщение ничего ему не даст. Эта мысль Шекспира лежит на поверхности. Я в спектакль заложил еще одну, может быть, надуманную. Я сравнил Просперо с академиком Сахаровым, он активно выступал за прекращение испытаний ядерного оружия, стал диссидентом, чтобы реабилитироваться перед самим собой. Человеку немного нужно в жизни, и к смерти он приходит таким, каким родился. Голеньким. Надо помнить об этом.
«Бурю» литературоведы назвали завещанием Шекпира...
Они как угодно могут ее называть. Критики пишут, чтобы показать, какие они образованные и как сложно всё понимают. Это всего лишь еще одна его пьеса. С мыслями и выводами, которые близки и понятны любому человеку.
Вы сказали, роль сложная. Что было самым сложным?
Сыграть прощение. Оно дается труднее, чем месть. Мы ведь все живые люди, — любую обиду держим в душе, она как глубокий шрам на сердце. Чтобы избавиться от него, надо очень много времени и мудрости.
А Вы сами прощаете обиды?
Обиды — да, единственное, что не могу простить — предательство. Если я разрываю с кем- то отношения, человек для меня исчезает. Сам я это называю — «падает шторка». Что самое удивительное — я физически ни разу потом не встречаю неприятных мне людей.
Вы в «Буре» выступаете не только, как актер, но и как режиссер...
Я столько раз зарекался не лезть в две шкуры разом, но вот опять сорвался. В случае с «Бурей» мне пришлось это сделать. Я видел, что у руководства театра есть сомнения — мол, слишком тяжелая пьеса, для юбилея надо что-то полегче. Тогда я сказал, что Древалев будет ставить не один, а со мной. Сергей Голомазов ко мне хорошо относится, и так «пробить» «Бурю» было легче. Но меня никто не может упрекнуть, что я гребу под себя. На роль Просперо я подхожу фактурно, а не потому что я юбиляр. Знаете, у Шекспира в «Гамлете» есть любопытная ремарка. «Входит Гамлет, принц датский, толстый, с одышкой». Знаете почему? Его любимый артист был толстый и с одышкой. А тут Просперо... Все как будто бы книге «Небольшой рост, лысый, припадает на левую ногу». Ну кто еще? Ясно же, что Дуров (смеется).
Какой Вы режиссер? Вы друг или отец своим артистам?
Я — друг. Конечно, художественная диктатура необходима. Но я не подхожу на роль диктатора. В свое время меня долго уговаривали быть главным режиссером, я согласился только, когда в театре совсем было безвыходное положение. Но даже тогда я не был властным и жестоким, я знаю, что актеры любили работать со мной, мы всегда оставались друзьями.
Помните момент, когда в Вас возникла потребность в режиссуре?
Меня втянул в это дело Анатолий Эфрос. Однако он же стал моим самым жестким оппонентом. Первый мой спектакль — «Занавески» — он разнес в пух и прах. Помню, как в конце болезненного для меня худсовета я сказал: «При всем моем преклонении перед Вами, Анатолий Васильевич, если Вы снова дадите мне поставить эту пьесу, я поставлю ее точно так, ничего не изменю». Сегодня, спустя годы, мне понятна эта ситуация: когда ты рядом, у ноги, все нормально. Но как только начинаешь проявлять самостоятельность, появляется момент ревности. Более простой пример: мы, мужчины, вроде бы знаем, что наши дочери выйдут замуж. Но когда момент настает, зажимаемся и кричим «отбирают, караул!». А ведь это неизбежно, как судный день.
Разве что тем, что мой герой Нат все время трепится и авантюры придумывает. В этом схожесть есть. У Вали Гафта в мой адрес есть эпиграмма: «Актер, рассказчик, режиссер.Его талант неровно дышит, он стал писать с недавних пор, наврет, поверит и запишет» (смеется) Впрочем, всё неправда про мои байки. В книжке самого Гафта есть история — он пишет, что видел, как я врезался на мотоцикле в машину с пьяным водителем за рулем, а потом, лицом в асфальте, проехался еще несколько метров и остался жив. Я потом Гафту сказал «Ну что? Это тоже вранье, сукин сын? А если бы ты не видел, ты бы сказал «ну, Дуров придумал!» (смеется). Обожаю Валю.
Вы часто видитесь с друзьями?
Часто. Вот сегодня вечером приедет друг. Он не имеет отношения к искусству, зато он верит в то, что он лучше всех во всем. Лучше всех поет, танцует и пишет. Очень люблю людей такого склада.
Вы были дружны со многими великими артистами, — с тем же Никулиным. Вы по кому-нибудь скучаете особенно сильно?
Скучай не скучай, никого не вернешь. Я всегда полемизирую с теми, кто начинает тратить нервы на то, что уже прошло. И все-таки... Когда умер Эфрос, я сказал себе — «теперь я доживаю своей век в искусстве». Я знал, что не встречу режиссера лучше, чем он. Так и случилось. С кем я только не работал, но никто не знал и не знает того, что знал Эфрос. Он Пушкин в режиссуре, а остальные — современные поэты — резкие, замечательные, какие угодно, но не Пушкины. Сталин говорил «незаменимых людей нет». Есть.
Сейчас приходит в кино и театр новое поколение актеров. Вы раньше преподавали, Вам есть с чем сравнивать. Как Вы считаете, есть среди молодых ребят те, кто мог бы заменить великих ушедших?
Кто заменит Евстигнеева? Никулина? Леонова? Их ниши остаются пустыми. Однажды я пересмотрел 183 человека, а мог бы взять к себе на курс только трех. Еще момент нехороший. Слоов «деньги» стало первым словом в нашей жизни. На этом рушатся семьи и государства. В искусстве то же самое — как только целью актера становится заработок и сериалы, все — как профессионалу ему кранты. В советское время даже речь не шла о деньгах.
Но тогда была мощнейшая идеология.
Самое интересное — эта мощнейшая и иллюзорная идеология до сих пор жива, из мозгов она не выбивается. Замены ей не придумали, от этого столько неразберихи. Люди растерялись.
Вы считаете, что раньше было лучше?
Я так отвечу. Над нашей страной довлеет какой-то страшный рок. Он не связан с Революцией, он был всегда. И при царе было миллион бед. Сейчас разрыв между социальными слоями стал просто чудовищным, — у одних миллиарды, у других — копейки. Бюджет тратится криво-косо. Когда меня просят подписать какие-то петиции в помощь больным детям, я думаю: какого черта на Марс нужно было запускать хренотень стоимостью в 5 миллиардов? Может, сначала надо было вылечить детей? Кажется, у Толстого есть замечательная притча. Когда один человек покупал у башкира землю, тот сказал «сколько земли обойдешь, вся твоя». Человек подумал «вот дурак» и побежал. Бежал, бежал, бежал, вбежал на гору, упал и умер. Оказалось, ему хватило всего 2 аршина земли. От головы до пят. Я иногда смотрю на наших миллиардеров и думаю — «ребята, а зачем Вам столько» Все равно, как и мне, хватит два аршина«. Эта страсть к деньгам мне непонятна. Дай мне прямо сейчас миллион долларов. Что мне с ним делать? Дворец строить вместо дачи? Но ведь дача тогда дача, когда она пахнет деревом, когда на ветке поет соловей. У меня на даче, кстати, поет. И ежик Яша в ноги тыкается, здоровается. Я ради этого туда езжу. А не смотреть на бетонные стены и кирпичный забор.
По-Вашему есть выход из такого положения в стране?
Делать свое дело честно и на полную катушку. Другого выхода я не вижу.
Вы, судя по всему, так и живете. И при всей своей занятости в кино, много лет преданно служите одному театру. Что есть такого в Театре на Малой Бронной, чего нет в других?
Это семейный театр. Поверьте, я работал во многих, и везде меня принимали хорошо. Но я был там в гостях. А Театр на Малой Бронной — это мой дом.
Отрицательно отношусь. Она даст неограниченную власть руководству, актеры будут еще бесправнее, чем сейчас. Их судьбой будут распоряжаться не только в зависимости от актерского дарования, но и от того, что этот актер сказал режиссеру, его жене и его кумовьям. Лизоблюдов разведется. Вот у Корша была система честная. У него не было бухгалтера, кончался сезон — он приносил тебе конверт с зарплатой. Если там было не три рубля, а пять, спрашивать «почему» было бесполнезно. Корш никогда и никому ничего не объяснял. Но вот если он считал, что платит много и не по заслугам, вызывал человека в кабинет и говорил «голубчик, я могу написать рекомендательное письмо в Саратов». Письмо было гарантией того, что актера примут в труппу. Корш никого не бросал.
Честность сегодня редкость. В конце прошлого сезона разразилось множество театральных скандалов — Таганка, Маяковка... Театр на Малой Бронной счастливо избежал конфликта.
Нам надоело скандалить (смеется). А если серьезно, у нас повода нет. В своей жизни я только раз подписал протестное письмо. Когда мне стало известно, что главный режиссер пишет доносы на театр, в котором служит. Мне было непонятно, как такое возможно. Это сумасшедший дом и бредовина. А что касается конфликтов на Таганке и в других театрах... Я вас уверяю, ни правых, ни виноватых вы не найдете. Это, как в ситуации с разводом супружеской пары. Жена мне говорит «Лева, он такая скотина... он то, он се». Я думаю «что за мужик, действительно скотина». Иду к нему и слышу «Лева, она такая сука, она то, она сё». У каждого своя правда. Я понимаю, что Любимов грандиозный режиссер. Но поступить так, как он поступил с актерами, назвать их рвачами и дрянью... Простите, никакому таланту такого прощать нельзя. Когда-то у меня самого была стычка с Эфросом. Я вернул актера в спектакль, а Эфрос был уверен, что этот актер на роль не вернется. Он разозлился на меня, стал повышать голос. Помню злую фразу «самостоятельности захотел?». Я встал тогда и сказал «Анатолий Васильевич, когда я на сцене, а вы в зале, я — щенок, а вы — маэстро, но в жизни мы равноправны. В таком тоне не надо разговаривать, нехорошо».
Лев Константинович, Вы много играли и играете в кино. Положа руку на сердце, кем вы бы себя назвали — актером театра или кино?
Конечно, театра. Я не один раз проводил тест на своих знакомых — просил их назвать мне имена любимых киноактеров. Все как один называли театральных звезд. Леонова ли, Женю ли Миронова или Чулпан Хаматову... Театр — лаборатория, кино — производство. Театр воспитывает артистов, а кино эксплуатирует.
Вас кино «эксплуатировало» не раз. Более 200 ролей — это очень и очень много. Расскажите, по какому принципу Вы говорите «да»?
Когда в сценарии нет мерзостей, гадостей и пошлостей. Мне многие ставили в вину, что я снимаюсь в эпизодах. Но ведь это моя профессия, почему я должен отказываться и гнаться за главными ролями? Актер должен играть все. Кроме того, важно трезво относиться к себе. Станиславский говорил, что не существует амплуа. Он был не прав. Амплуа — это не ограничение себя, а трезвое понимание своей необходимости в данном спектакле, фильме или труппе. Я, например, Гамлета играть не могу, даже визуально не подхожу.
Вы можете точно сказать, какое амплуа — Ваше?
Когда-то я ненавидел словосочетание «маленький человек». А я много таких «маленьких» переиграл. Я всегда думал, что мое амплуа — это маленький человек, протестующий против того, что он маленький. Во многих ролях я даже Богу вызов бросал. Когда играл в спектакле «Брат Алеша» (лучшая и любимая моя роль в театре), я не в зал и не партнеру кричал «не хочу другого мальчика, не хочу хорошего мальчика», я кричал эти слова небу. Или когда играл Тибальда и в мой «живот» меч по самую рукоятку засаживали, я поднимал глаза кверху и играл недоумение «Как, что Ты делаешь, это же я должен убить, а не меня!»
Что вы чувствуете, когда видите себя на экране?
Чудовищное отвращение (смеется). Я думаю, какой я был красивый, волосатый и молодой.
Я знаю, что Вы закончили сниматься в продолжении фильме Юлия Гусмана «Не бойся, я собой». 30 лет прошло с того времени, как вышла первая часть. Почему Вы согласились?
А как я мог отказаться? Все живы, и все — замечательные. И Бюль-Бюль Оглы, и Кантемиров, и Гусман. Юлика я очень люблю, Вы не представляете, что это за фрукт. Какую он атмосферу создает на съемочной площадке, несет ахинею и доводит всех до смеховой истерики. И со всеми на равных. Бюль-Бюль Оглы сегодня — посол Азербайджана в России. А Гусман ему говорит " Вот у Левочки глаза орла, а у тебя посла. Мне надо орла, давай, смотри еще раз«. И тот слушается.
Вам кажется, это будет актуальное кино, не наивное?
Это будет вразрез всему, что сейчас снимается. Очень симпатично должно получиться.
Почему так популярна советская киноклассика, почему ее так много переснимают?
Мы все, и я в том числе, иронично относились ко многим картинам, которые снимались в Союзе. Я называл это «воспаленный соцреализм»... К примеру, Пырьев и его «Кубанские казаки»... В стране жрать было нечего, а на экране песни-пляски. Я тогда думал «Пырьев, чего ты снимаешь, куда талант грохаешь?» А теперь я понимаю, что был не прав. Людям нужно давать надежду. Люди знают, что они живут в говне и впроголодь, но они должны верить, что будут жить иначе. Это иллюзия, но она необходима. Расскажу одну театральную историю, но она замечательно иллюстрирует наш с Вами разговор о кино. После того, как я отыграл «Брата Алешу», ко мне в гримерку пришел Сергей Бондарчук. Сел и сидит мрачный. Я его спрашиваю «так не понравился спектакль?». «Нет, спектакль гениальный», — отвечает. «Играете потрясающе, но так нельзя. Вы же, ребятки, нож воткнули мне в сердце и держите его там 3 часа. Ну, выньте его на секунду, дайте мне вздохнуть». И еще один момент — в советском в кино заложено добро, иллюзорное, наивное, но добро. Три кита, на котором держится современное кино — насилие, зло, секс.
Вы член киноакадемии, Вам картина яснее, чем обывателям.
Да, мне присылают диски с фильмами, я должен их смотреть. Как-то раз стало совсем невыносимо. Смотрю и думаю — «а кому это? Кто за это захочет деньги платить»? Потом выяснил, что сегодня популярна ремарка «кино не для всех». Вашу мать, ну натяните простынь у себя дома и смотрите, сколько влезет это ваше «не для всех».
То есть будущего у нашего кино, театра, искусства нет?
Нет, будущее есть, конечно. То, что происходит сейчас, закономерно с точки зрения истории. Все развивается скачками. Сначала взлет, потом падение. Сейчас мы в упадке. Но что-то случится и опять будет хорошо.
Это Ваше «будет хорошо» не может не вызывать восхищения. Как вам удается сохранить внутренний оптимизм? Вас ведь до сих пор называют «озорным мальчишкой».
Кто? Покажите этого негодяя (смеется)? Если серьезно, я не понимаю, почему вокруг люди полны пессимизма. Чем это обусловлено? Мне хочется встать и крикнуть «радуйтесь, ребята». Отвратительная у нас, у русских манера: дождик — плохо, солнце — тоже плохо. Как-то застал ситуацию у себя в доме: одна соседка звонит в дверь к другой и требует, чтобы та угомонила орущего ребенка. Так бы и дал по соплям. Ведь если ребенок орет, значит не немой! И не глупый — наверняка, уже думает про себя «а соседка-то у нас — дура» и еще громче орет (смеется)
Как Вы отдыхаете?
Никак. Я ненавижу отдых, честно вам говорю. В театр и кино хожу выборочно, не хочу никого обидеть, но в последнее время хороших впечатлений не было. И за границей долго я быть не могу. Мне везде скучно. Как говорит мой друг Володя Самойлов «собаки не лают, цветы не пахнут, дети не плачут, поехали на хер отсюда» (смеется).
Фото: Екатерина Цветкова,ИТАР-ТАСС
фото 1: сцена из спектакля «Буря»
фото 2: сцена из спектакль «Я не Раппапорт»
фото 3: Лев Дуров с Анатолием Эфросом, Леонидом Каневским и Андреем Мироновым
