Спектакль мы играли в Москве в июле, правда, до этого был большой перерыв. Почти год. А это катастрофа для такого сложного ансамблевого спектакля. Но мы как-то мобилизовались и смогли собраться за время репетиций. Конечно, очень помог зритель. Нас очень тепло принимали. Казалось, что зритель заранее ждал чуда, и мы это ощущали. Актеры соскучились по ролям, а зритель по Чехову.
Поменялась ли ваша героиня за то время, что существует спектакль? Сегодня какая она, ваша Маша?
Маша не существует сама по себе. Здесь важен ансамбль, все между собой переплетены. Важны идеи персонажей, их мечты, и куда они движутся. Сестры, как вера, надежда, любовь, стремятся в Москву, как в небесный Иерусалим. Это такая модель мира. Все о чем-то страстно мечтают , и у каждого есть своя «Москва». Дело не в том, что сестры не могут уехать в Москву, а в том что Москвы, о какой мечтают эти барышни, той Москвы уже нет. За одним столом, уцепившись за белую скатерть, как за якорь спасения, сидят люди, которые неизбежно движутся к концу. Кто-то будет расстрелян, кто-то окончательно сломлен. Смена времен, идеалов. Приходит Наташа. Мне нравится фраза Деклана: «сестры могут заглянуть в пропасть духа, а Наташа туда никогда не заглядывала». Приходят другие, серые, и серые побеждают. Моя Маша действует на территории любви, она звезда, затерянная в захолустном городе. Словно скрипка, оказавшаяся почему-то на кухне, среди половников, кастрюль и всякой утвари. Совершенно бесполезная, одинокая, трагичная.
С какими проблемами вы столкнулись, работая над ролью?
Проблема была не в том, какая будет Маша, какой характер, как она будет говорить, ходить. А в том, чтобы вскрыть природу, конфликт текста. Чтобы текст, который даже зритель знает наизусть, ожил. Передать импульс, посыл. Было трудно, потому что во мне звучат штампы, звучат голоса других актрис. Деклан сделал совершенно правильно: он вернул нас к этюдам. Мы жили на Селигере, у реки. Барышни ходили в корсетах, мужчины в мундирах. Мы пили чай с вареньем , разыгрывали этюды и, только спустя месяц, перешли к тексту Чехова.
Мне кажется, у каждого художника должна быть своя система, которая формируется в течение творческого пути... Деклан Доннеллан — приверженец Школы Станиславского. Он работает в системе психологического театра, дополняя ее собственным режиссерским опытом. Все это подробно изложено в его книге «Актер и цель». Деклан сосредотачивает внимание на видении партнера, движении мысли, внутреннем видении, на подсознании. «Я, которое я вижу» и «я, которое не вижу». «Я — то чем хочу казаться» и «я — то что я есть на самом деле». Он уводит актера от предметов и атмосферного существования. Поэтому в его спектаклях всегда лаконичные декорации.
Как вам кажется, трудно ли работать русским актерам с нерусским режиссером?
Я бы сказала, что Деклан Доннеллан — более русский режиссер, нежели многие современные русские режиссеры. Сейчас мало кто из них пользуется чьим бы тони было опытом или методом. Будь то Станиславский, Чехов, Мейерхольд, Таиров, Эфрос, Васильев. Каждый занят поиском новых форм, нового языка. Увлечены немецким театром. Большие обороты набирает doc-драма и социальный театр. Поэтому у нас в проекте многие молодые актеры познакомились с системой Станиславского, благодаря режиссеру Деклану Доннеллану. Я работала с западными режиссерами, они влюблены в нашу литературу, влюблены в Россию гораздо больше, чем мы.
Принимают везде одинаково. Публика нас любит и всегда аплодирует стоя. Я спросила одну английскую актрису, почему зарубежом многие актеры ходят на наш спектакль по нескольку раз, в чем успех. Она ответила — потому что это Чехов. Потому что это русские актеры и режиссер Деклан Доннеллан. В России мы не играли «Три сестры» уже несколько лет, и было волнение, актуально ли это сейчас в Москве. Ничего вроде бы такого мы не делаем. Спектакль решен просто, без каких-либо новаторств, так чтобы «сразить наповал». Даже почти без музыки. .. Но, видимо, зритель устал от суеты, телевидения и социальной драмы. Он скучает по красоте, по хорошему тексту, по чему-то очень простому. У сегодняшнего зрителя есть томление по прекрасному.
Я с вами согласна. Однако сейчас в театральной среде происходят большие перемены, многие предрекают смерть репертуарному театру. Что думаете вы?
Представьте себе изысканный дом, вишневый сад, семью со своими традициями. Они по утрам завтракают под яблонями, во всем свой уклад. Вот дети выросли и перестали заботиться о доме, стали обворовывать родителей, делить власть. В итоге дом в запустении, вырубается сад, родителей выгоняют на улицу, разрушается дом. Все это мы много раз проходили и знаем, что ничего хорошего эти детки не построят.
Американская м 
Сегодня Вас можно увидеть в постановках Владимира Агеева («Саломея», «Чуть-чуть о женщине», «Пляски»...). Вы принципиально работаете с этим режиссером? И влияет ли на вас тот факт, что вы оба учились у Анатолия Васильева?
Нет, не принципиально. Просто он всегда предлагает хороший материал. Мне кажется, все, кто соприкоснулся когда-либо с режиссером Васильевым, опалены красотой театра. Один раз увидев идеальный театр, очень трудно смириться с чем-то иным. Мне повезло — я человек открытый, это свойство натуры, я могу быстро перестраиваться. Мне нравится работать с разными режиссерами, менять язык подходить к предмету с другой стороны. Но все же я могу работать только с хорошими режиссерами, потому что один раз была заражена настоящим. И всегда чувствую подмену.
К сожалению, сегодня нигде нет четкой информации, состоите ли в труппе какого-нибудь театра. По последней информации вы актриса Драматического театра им. Станиславского.
Нет. Мне не продлили контракт. Вслед за мной было уволено еще 14 актеров. Я, конечно, могла постоять за себя, но не увидела смысла. Мне не близка эстетика режиссера, для меня неприемлемо выпускать спектакли за 2 недели, нет уже актеров, с кем бы я хотела работать, репертуара, в котором бы я хотела участвовать. Так что мой роман с театром Станиславского окончен.
Я только отснялась в картине режиссера Сергея Попова «Четверг. Двенадцатое» (Первый канал) и приступила к работе над спектаклем «Серсо» режиссера Владимира Агеева. Это великолепная пьеса Виктора Славкина. Ее кроме Васильева никто не ставил. Потому что идеальный получился спектакль. Мой любимый. Ну мы дерзнули. Мне так радостно на душе, что в моей сумке лежит текст этой пьесы. Когда ты работаешь с таким материалом, тебе нужно подняться на цыпочки и расправить крылья, быть лучше чем ты есть.
Судя по вашим ответам, Ирина, кажется, что вся ваша жизнь посвящена театру. Чем еще вы увлечены?
Я увлечена семейной жизнью и жизнью вообще. Раньше, до замужества, сдав жемчуга царицы Елены в реквизит, выходя ночью из театра, я быстро пробегала по улицам, чтобы не заметить убогость жизни. В этой жизни у меня не было текста, я не знала, как в ней расположиться. Меня всегда удивляло, а как люди живут, не артисты ? Чем? что интересного-то? Оказывается так много интересного. Я, как спящая красавица, проснулась и увидела мир.
фото (1,2) — Максим Шабалин
фото (4, 5) — пресс-служба фестиваля
