Главный театральный фестиваль года в самом разгаре. Театралы обсуждают три гастрольных спектакля по чеховским пьесам и с нетерпением ждут «Гедду Габлер» Камы Гинкаса и Warum Warum Питера Брука.
«Без названия» (Театр драмы им. Ф. Волкова (Ярославль))
В спектакле нет места жалости — ни к зрителю, ни к актерам. Мужская история приобретает здесь масштаб национальной трагедии. Платонов (блистательный Виталий Кищенко) знает только один финал любых исканий (хоть жизненных, хоть любовных) — горький. Он по большому счету не верит ни в любовь, ни в счастье. Однако чтобы чувствовать себя живым, позволяет себе ввязываться в истории. Его очевидная тяга к саморазрушению и сознательному страданию делает его исключительным героем в глазах женщин, увядающих среди никчемных посредственных мужчин. Однако внутреннее смятение героя имеет отнюдь не романтическую суть — Платонов жалок в своих блужданиях, слаб духом, податлив на пошлость. Кроме того, у Марчелли он немолод. Человек, не знающий куда себя деть, когда ему уже за сорок, — это трагедия, но с оттенком фарса. Другой вопрос, что фарс этот повсеместен. Как и пустота. Марчелли со своими актерами это доказывают — все герои мечутся в бесплодных поисках себя. В результате гибнут — страшная и безнадежная действительность заслоняет от них свет.
Точно такую же горькую мысль о никчемности человеческого существования предлагает зрителям и Лев Додин. В своей версии «Трех сестер» он выносит приговор жизни и людям. Все несчастны, одиноки. Не на что надеяться, некого любить. И вечно ждущая Ирина (Елизавета Боярская), и раньше срока состарившаяся Ольга (Ирина Тычинина), и трепетная Маша (Елена Калинина) толком не живут, скорее доживают. Продолжать мучиться — все, что им остается. Иногда они «травят» себя ложными бессмысленными подменами (так, Ирина страстно целует Соленого), но тут же одумываются. Чеховские герои существует почти в безвоздушном пространстве. Все, что им дано — пустые подмостки и где-то вдалеке фасад деревянного дома с глубокими оконными проемами-глазницами. Реальная, зримая обочина жизни. Все захлебываются в собственном отчаянии и не видят выхода. Впрочем, выхода нет вовсе.
Додин в своем длинном, страшном спектакле пытается ответить на вопрос — почему одним дано тонко чувствовать и мудро мыслить, другим — нагло врать и тупо бездействовать. Но главное — отчего и у тех, и у других нет счастья? В итоге трагикомедия превращается у него в исключительную трагедию, главный посыл которой — несбывающиеся мечты и невоплощенные судьбы.
Радикальная версия «Вишневого сада» большей части московской публики показалась испытанием на прочность — так искромсан в постановке чеховский текст и безжалостно изуродованы современной (!) эпохой герои. Критикам же фирменный «язык улиц» Персеваля хорошо знаком, некоторыми даже любим. Режиссер перенес действие в наши дни, — превратил Раневскую в памятник
Трагическую чеховскую интонацию режиссер-провокатор Люк Персеваль пытается спрятать, но умный зритель всегда слышит подтекст. Безволие героев равнозначно их гибели. Тоска по идеальным
Герои бессмысленно молчат в начале постановке и так же бессмысленно бубнят что-то себе под нос в финале... Минималистская режиссерская традиция, тем не менее, обнаруживает главное — чеховские герои актуальны, как никогда. Потому как актуальны неопределенность занятий, нечеткость позиций, «любовь понарошку» и в конечном счете беда.
