Санкт-петербургский Театр балета Бориса Эйфмана покажет в Большом театре под эгидой фестиваля «Черешневый лес» премьеру балета «По ту сторону греха» по мотивам «Братьев Карамазовых». Знаменитый хореограф дал интервью «ВД».
Очень надеюсь, что благосклонно. Те творческие муки, в которых рождался спектакль, максимально приблизили нас к Достоевскому, надрывно-болезненной атмосфере его произведения. Свойственный нашему балету эмоциональный накал, его содержательная сложность полностью соответствуют духу романа.
Новый балет, с одной стороны, создан на основе ваших же «Карамазовых» 1995 года, а с другой — сильно от него отличается. Что заставило дважды войти в одну и ту же реку?
Балет «По ту сторону греха» — это не реставрация спектакля 1995 года, а самостоятельное произведение искусства с новыми хореографией и драматургией. Спектакль «Карамазовы» создавался в условиях совершенно иной России — молодой, охваченной хаосом, опьяневшей от неожиданной свободы. Теперь, двадцать лет спустя, мы живем в другом обществе. Может быть, в еще более озлобленном и циничном. И темы порочной наследственности, вседозволенности, цены всеобщего счастья не стали для страны менее актуальными. Я сам прошел за эти годы колоссальный путь развития — и как хореограф, и как личность. Обрел новое, более глубокое видение содержания романа Достоевского. Мне, кроме того, стали доступны художественные средства и сценические технологии принципиально иного уровня. И те возможности, которые не были до конца реализованы в первом спектакле, подтолкнули меня к сочинению балета «По ту сторону греха». Я никогда не относился к собственным постановкам как к античным мраморным скульптурам: отсеки хоть миллиметр — и гармония разрушится. Скорее, мои спектакли для меня — глина, вечно меняющая форму, порождающая новые творческие фантазии.
Почему такое название? Не кажется ли оно вам претенциозным? Чем «та сторона греха» отличается от «этой»?
Я уже давно нахожусь в том статусе, когда глупо опасаться обвинений в претенциозности или «немодности». Самый строгий и взыскательный судья для меня — я сам. Каждый элемент моих спектаклей прочувствован, продуман и выстрадан. Ничего не делается ради пустой эффектности. В названии «По ту сторону греха» отражено стремление осмыслить природу порочности человеческой натуры. Понять, где берет свое начало процесс нравственной и физической гибели карамазовской «семейки». Мы пытаемся проникнуть в такие глубины психики, которые ранее были неведомы балету. Ведь творческий, интуитивистский метод порой позволяет узнать о внутреннем мире личности больше, чем рационалистический.
Можете ли вы о ком-то из ныне живущих писателей сказать, что он — Достоевский наших дней? Вообще, следите ли вы за современной русской и зарубежной литературой?
Я стараюсь следить за всеми яркими событиями в мире литературы и искусства. Пока, к сожалению, не вижу писателей, сравнимых по масштабу дара с Достоевским или Толстым. Возможно, пройдут десятилетия, и учебники литературы будут называть кого-то из ныне живущих авторов классиками. Сейчас же меня вдохновляют великие литераторы прошлых веков.
Для меня не принципиально время написания произведения, по которому я ставлю балет. Что действительно важно — может ли книга взбудоражить меня, лишить покоя, спровоцировать на сочинение хореографии. Классика — литературная, музыкальная, балетная — не продается и не покупается. Здесь такие понятия не совсем уместны.
Но вы же не будете отрицать, что, увидев на афише: «Анна Каренина», зритель охотнее потянется за кошельком, чем при виде названия какого-то свежего романа?
Если бы мной руководили исключительно соображения «раскрученности» автора, к которому я обращаюсь, то не было бы создано и десятой части моего репертуара. Невозможно насильно заставлять себя творить! Существуют великие произведения искусства, и на протяжении веков они продолжают восхищать миллиарды людей. Да, эти шедевры узнаваемы, успешны, востребованы, если угодно. Но они принадлежат вечности, а не рынку.
Вас иногда называют «хореографом номер один». А кому из живых классиков вы присвоили бы это звание и почему?
Я не имею морального права отвечать на такие вопросы. Только время определит истинную значимость каждого творца. В моих силах лишь сделать все возможное, чтобы с максимальной полнотой реализовать посланный мне дар.
Неизбежный вопрос о ваших планах. На сколько месяцев или лет они расписаны?
Сейчас я работаю сразу над двумя спектаклями. Первый будет посвящен 70-летию снятия блокады Ленинграда. Его мы представим ветеранам и блокадникам в Санкт-Петербурге в январе. Второй спектакль, о котором говорить пока не буду, планируем выпустить в конце 2014 года. Мой график всегда расписан на два-три года вперед. Я работаю по 16 часов в сутки без выходных. Тем не менее реализовывать задуманное всегда очень сложно.
Что мешает?
Во-первых, я всегда задаю себе максимальную нагрузку, стремлюсь реализовать все те идеи, которые переполняют меня. Во-вторых, в своем театре я ответственен не только за творческие, но и за административные вопросы. А они отнимают массу времени и сил. Поэтому приходится разрываться.
У вашего театра довольно сложная судьба. Как живет он сегодня?
Сейчас, в отличие от советской эпохи или периода 1990-х, у нас есть все условия для полноценной творческой жизни. Городские и федеральные власти поддерживают нас и финансово, и административно. И вообще государство уделяет творцам огромное внимание. Такого не было ни в один из последних периодов истории страны. Пора говорить не о том, какая еще поддержка нужна культуре со стороны власти, а о том, чем готовы ответить художники и творческие коллективы на подобную заботу.
Работа по 16 часов, а что составляет вашу жизнь помимо работы? Как вы отдыхаете?
Всегда говорю, что труд хореографа — добровольная каторга. Полноценного отпуска у меня не было уже многие годы. И это лишь одно из многочисленных лишений, на которые ты себя обрекаешь. Но я не жалуюсь. Даже в самые нелегкие моменты не перестаешь осознавать, что живешь и творишь во имя высших и вечных ценностей. Во имя создания того, что — смею надеяться — переживет нас.
фото ИТАР-ТАСС
