Звезда «Идеального мужа», сыграет Карамазова-старшего в ожидаемом спектакле Константина Богомолова.
Я? Да я, пока не познакомился с Костей (Константин Богомолов — режиссер «Идеального мужа». — Прим. «ВД»), полгода в шахматы с компьютером играл. В кино был затык, в театре я ничего не искал после «Электры» Судзуки. И вдруг я увидел Костин «Год, когда я не родился» — злой, жесткий спектакль с чистой формой и ясным содержанием. Это вернуло мой интерес — а то мне уже казалось, что театр утратил совесть.
Для вас это важно?
А для чего тогда им заниматься? Знаете, я в отличие от кино к театру отношусь довольно старомодно. Судзуки, Любимов, долгие гастроли по Европе, немецкий театр, который я очень люблю, — вы уже поняли, мне есть с чем сравнивать. Я еще могу отличить настоящий эксперимент от КВН.
Как вы попали к Любимову?
Мне сказали, что Любимов ищет Чацкого, и предложили попробовать. Если бы вы знали, какой это потрясающий дед. Ему тогда было 90 — он работал по 7–8 часов. Какие вещи говорил, как формулировал!
Это Любимов «сдал» вас японцам?
Ну да. После репетиций Судзуки я несколько лет думал о том, как преподавать семантикусценического жеста. Внятность жеста — у нас же никто об этом не говорит, кроме Любимова. Отвечая на ваш вопрос: понятия не имею, откуда Юрий Петрович меня знал. Может, запомнил — я когда-то играл в одном хорошем спектакле.
Спектакль Евгения Арье «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» действительно многие помнят, но после него вы словно растаяли в воздухе.
После него Арье позвал меня в Израиль — играть Рогожина в «Идиоте». Это было в начале 90-х, я понял, что моя профессия гибнет, что если я подамся в бандиты, то буду более успешен, но мне хотелось остаться в театре. В залах сидело 2–3 зрителя, мои коллеги таксовали, ремонтировали чужие квартиры, открывали кооперативные ларьки. И я уехал создавать театр в Израиле.
Живя в Израиле, вы много снимались в русском кино.
Да я и сейчас снимаюсь, но лучше бы я этого не делал. Сейчас идет такая игра на понижение! На всех телеканалах продюсеры — вменяемые, образованные люди, но когда с ними разговариваешь, они говорят: «Зачем? Там (показывает вниз. — Прим. «ВД») это не нужно». И ты начинаешь думать: а что там нужно?!
МХТ — единственный театр, где я хотел бы служить. Когда я начал репетировать в «Идеальном муже», меня поразило, что здесь все здороваются (пусть это даже внешний ритуал, но он создает атмосферу), и очень достойно платят. Олег Палыч Табаков при первой встрече подарил мне бутылку отличного виски и банку меда. Дарья Мороз, Марина Зудина, Алексей Кравченко, Александр Семчев, Максим Матвеев — я поначалу внутренне от них оборонялся, но отношения складывались так деликатно и красиво, что я об этих репетициях сейчас вспоминаю как о самом счастливом периоде жизни. Я заходил в театр и говорил себе: «Только не привыкай, Игорь!» Понимаете, им удается сохранить доброжелательность и естественность. И при этом, когда надо, оставаться статуарными. Для меня вообще важно остаться с человеком на дистанции, которая позволит мне и ему показывать друг другу только хорошее. В общем, я все лето ждал репетиций «Карамазовых» — и не обманулся.
Вам не кажется, что если бы Рогожин из «Идиота» не зарезал Настасью Филипповну, он современем превратился бы в папашу Карамазова, которого вы играете?
Нет. Для меня в Рогожине было важно имя: «Парфен» — это же от «Парфенон», то есть чистый, невинный. Я для себя его так и решал — как наивного, чистого человека. Карамазов куда изощреннее, чернее.
Не боитесь погружаться в эту черноту?
А чего бояться? Это ад, который в каждом из нас. Что-то есть в нашей стране, что провоцирует людей на такие проявления. В любой стране я, скажем, могу прочесть на лице официанта, хочет он меня обмануть или нет. Но нашего русского человека не поймешь — в него вживлен ген непредсказуемости, он и сам себя не знает.
У вас есть рецепт, как уберечь себя от непредсказуемых поступков, зависти, дурного вкуса?
Когда чувствую, что во мне копится агрессия, ухожу в изоляцию: шахматы, музыка, книги по физике, ну и Сорокин, Пелевин. И Шопенгауэр — это вообще кислород для отчаявшегося человека. Настолько мрачен, что после него думаешь: ну, у меня все не так уж плохо.
Вы себя считаете отчаявшимся?
Я застенчив, всегда боюсь оказаться там, где меня не хотят видеть. Потому, наверное, и пришел в профессию: для актера преодоление этого комплекса — важный стимул. Чисто же актерских проявлений я боюсь. Актер — центр вселенной, он сидит, травит анекдоты, он фееричен, сочен и солнечен — все это не мое.
Да, было. Спрашивают: почему Панину удавались такие роли? Да потому, что мы все это проходили в юности: у «Березок», у поездов, на рынках. Но Москва постепенно разводит людей. Хотя когда мы виделись, у нас случались важные, хорошие встречи — по контрасту к своим ролям, он был очень нежным человеком. Когда я видел его последний раз, он запрыгнул на турник и подтянулся 25 раз. Не верю, что он пил. Дикая история, но здесь такие часто случаются. Это все достоевщина, или как у Пелевина в рассказе «Ухряб»: человека ни с того ни с сего одолевает что-то чудовищное и непоправимое.
Есть такие вопросы из анкеты Достоевского: в какое время вы хотели бы жить и какой смертью умереть?
По поводу первого: не надо искушать лукавого, мне вполне комфортно в сегодняшнем дне. А насчет второго я бы предпочел пока не думать. Хотя, конечно, хорошо бы в почете, в окружении внуков и правнуков, в здравом уме и за руку с любимым человеком. А еще — в хорошую погоду и под хорошую музыку. (Хохочет.) Но вообще давайте еще поживем. Пока есть театр, а в нем — совесть и вкус.
Игорь Миркурбанов
родился в 1964-м. Учился в Институте нефти и газа, Томском политехе, МИФИ, Кемеровском институте культуры. В итоге окончил Новосибирскую консерваторию (диплом дирижера). В Кемерово подружился с Андреем Паниным, с которым отправился штурмовать ГИТИС — и поступил на курс Андрея Гончарова. Параллельно с учебой разгружал вагоны, прокладывал рельсы, сдавал кровь и копал могилы. В 1992-м вошел в труппу Театра имени Маяковского. Затем уехал в Израиль и до 2006-го был актером и режиссером театра «Гешер», с которым объездил все фестивали мира. В Москве сыграл Чацкого в «Горе от ума — горе уму...» Юрия Любимова и Ореста в «Электре» у Тадаси Судзуки. В 2013-м, после премьеры «Идеального мужа», стал артистом МХТ.
фото: Екатерина Цветкова, kinopoisk.ru
