Чем холоднее и темнее за окном, тем полнее становятся театральные залы. Театр по-прежнему остается лучшим средством для борьбы с осенней хандрой. В афише недели — лучшая московская классика.
«Дядя Ваня»
Театр им. Вахтангова
Нескучный сад. Источник: Нескучный сад. Автор: Нескучный сад
Для начала отправимся на «Дядю Ваню» — признанный шедевр Римаса Туминаса. Что бы ни ставил Туминас, скажем, «Горе от ума» или «Маскарад», всегда выходит как будто по Чехову. Герои говорят одно, а чувствуют другое, жизнь утекает сквозь пальцы, а дым отечества столь едок, что его нельзя вдыхать без слез. В его «Дяде Ване» чеховские персонажи больше не спрашивают «Зачем мы так живем?». Нестерпимо затертые монологи здесь выкрикивают в зал( Владимир Вдовиченков), ни до срока постаревшему дяде Ване (Сергей Маковецкий) не дано ее утешить. Давний соавтор Туминаса художник Адомас Яцовскис выстроил на сцене огромные серые стены барской усадьбы, теперь больше напоминающие своды ангара, освещенного то ли луной, то ли единственной уцелевшей лампой. Стол в гостиной заменяет верстак. Впрочем, ни основательный с виду Астров, ни щеголяющий в котелке тщедушный Вафля (Юрий Красков) не в состоянии даже гвоздя забить, чтобы не поранить себя или окружающих. Из глубины сцены на их нелепую возню взирает каменный лев — символ былого величия, к ногам которого сложена куча мусора. С красотой здесь и вовсе творится что-то неладное. «Русалочья кровь» — сказано о Елене Андреевне у Чехова. Разодетая, манерная, принимающая зовущие позы Елена в исполнении Анны Дубровской больше похожа на ведьму, способную утопить или защекотать до смерти. Набеленная и нарумяненная, как маркиза Помпадур, няня Марина (старейшина труппы Галина Коновалова) и пожилая эмансипе Марья Васильевна (Людмила Максакова) — этакие шаржи на то, что ждет Елену в будущем. «В сущности, я очень несчастна», — произносит Елена скрипучим голосом. И на память вдруг приходят слова булгаковской Маргариты: «Я стала ведьмой от горя и бед». Беда Елены — надутый, словно огромный пузырь, Серебряков (Владимир Симонов), способный сломать и подчинить себе всякого, кто попадется на пути. В спектакле Туминаса он похож не столько на профессора, сколько на провинциального трагика, помешанного на собственном величии. «Надо, господа, дело делать!» — эту финальную реплику неуязвимый для Ваниных выстрелов, одетый во фрак и цилиндр Серебряков произносит, шутовски подпрыгивая. На авансцене после него остается облачко пыли. На весь этот дикий, смешно устроенный мирок смотрит остановившимся, немигающим взглядом рано постаревший мальчик — дядя Ваня. Вероятно, это лучшая роль Сергея Маковецкого. Как свойственно интеллигенту, его персонаж не может и не умеет никого обидеть, потому целится в Серебрякова с двух шагов, но пуля пролетает мимо. Первый же обвинительный монолог застревает у него в горле. Неудачник замолкает, запихав себе в рот галстук. Позади него — зловещая темнота. Вокруг — огромная страна с ее привычкой пить, губить леса и все, что попадется под руку. Бежать с этого маленького, освещенного тусклой луной островка некуда.
фото: Сергей Петров
«Волки и овцы»
Мастерская Петра Фоменко
Нескучный сад. Источник: Нескучный сад. Автор: Нескучный сад
После трагического «Дяди Вани» самое время отправиться на комедию. «Легкое психологическое кружево», обаяние и милота — в отношении «Мастерской Петра Фоменко» эти эпитеты раздавались столь часто, что сегодня кажутся уже штампами. Но в 1992-м, когда Мастер поставил пьесу Островского со своими тогда еще студентами Галиной Тюниной, сестрами Кутеповыми, Юрием Степановым и другими, на ум приходило именно это. Существует еще одно затертое выражение — «новая жизнь традиций». Именно после этого спектакля Фоменко для постановок Островского началась новая жизнь. А еще стало ясно, что студенты «Мастерской Фоменко» — не просто студенты, а готовый театр. Сегодня они уже второй сезон живут без Мастера. Не стало и актера Юрия Степанова, одного из самых одаренных «фоменок». А театр все же продолжается. И «Волки и овцы» все равно идут с блеском. Ну разве что костюмы на актерах чуть-чуть потемнели от времени.
фото: Лариса Герасимчук
«Кроткая»
МТЮЗ
В ТЮЗе, на Малой сцене, уже пятый сезон идет спектакль Ирины Керученко «Кроткая». Ученица Камы Гинкаса дважды посягнула на территорию учителя. Достоевского — любимого и, кажется, главного автора Гинкаса, она ставит в Белой комнате, где почти два десятилетия идет его знаменитый спектакль «К. И. из «Преступления». Но и это не все. Керученко поставила ту самую повесть, при упоминании которой старшие театралы сразу вспоминают легендарный спектакль Льва Додина с Олегом Борисовым. Впрочем, когда смотришь нынешнюю «Кроткую», кажется, что Керученко и ее актеры не думали ни о каком соревновании или эпигонстве. Страстная торопливость, с которой Игорь Гордин произносит монолог вдовца, повествующего о его любви и взаимной ненависти к уже покойной теперь жене, придает тексту абсолютно сегодняшнее звучание. Разве все это случилось сто с лишним лет назад? Конечно, нет. Это вот только что. Повесть Достоевского — нескончаемый рассказ мужа о жене, юной самоубийце, тело которой, как сказано, лежит в соседней комнате. Но в спектакле ТЮЗа героиня с самого начала присутствует на сцене: по мере того как оживляется рассказ, оживает и призрак, становясь вполне земной девицей, нервной, пугливой и угловато-изящной хохотушкой. Ее играет Елена Лямина. Так безоглядно, не оберегая себя, как Гордин и Лямина, в театре сегодня играют редко. Собственно, этого и не требуется. Современный театр силен формой, режиссерской выдумкой, в которой актер — лишь одно из выразительных средств. Но было бы большой глупостью сказать, что Ирина Керученко — режиссер слабый или несовременный. Сходите на «Кроткую» — и убедитесь сами.
