Давно в нашем городе не ставили драматургию абсурдистов. А зря, ведь сейчас абсурдизм у нас как-то неожиданно становится реализмом. Чтобы не быть голословным, предлагаю проверить это дискуссионное утверждение на премьерном спектакле Александринского театра «Конец игры» (по пьесе Сэмюэла Беккета) в постановке греческого режиссера Теодороса Терзопулоса.
ПРЕДСКАЗАНИЕ БЕККЕТА
Терзопулос уже знаком петербургской публике по постановке трагедии Софокла «Эдип-царь» 2006 года. Этот спектакль, к слову сказать, несмотря на свою значимость для театрального Петербурга, продержался в репертуаре недолго: слишком сложный художественный язык не воспринимался большинством публики, которая не могла досидеть даже до середины постановки, длившейся всего полтора часа. «Конец игры» – спектакль, который тоже, безусловно, потребует от зрителей определенной подготовки, ведь автор пьесы Сэмюэл Беккет – один из основоположников театра абсурда, а пьеса «Эндшпиль» (или как в другом варианте перевода – «Конец игры») ставится в Петербурге впервые. Беккетовское произведение, как зачастую и бывает у абсурдистов, – это, прежде всего, аллюзии и ассоциации, сплетающиеся в запутанный, многослойный клубок. Однако, при ближайшем рассмотрении драматургического текста, становится ясно, что беккетовская пьеса, написанная около шестидесяти лет назад, весьма актуальна. Так полагает и сам режиссер спектакля Теодорос Терзопулос: «Эта пьеса стала буквально предвидением, предсказанием. Когда она была написана, человечество выходило из последствий очень страшной, болезненной войны и пыталось встать на ноги. Я прочитал эту пьесу сорок лет назад, и тогда я ее не понял. В следующий раз я прочитал ее тридцать лет назад – и тоже не понял. Даже еще двадцать лет назад я ее не понимал. В последнее десятилетие, наблюдая, как меняется мир, как он впадает в варварство, как он разрушается, этот провидческий текст неожиданно стал для меня очень понятным и современным».
Развивая тематику пьесы, а значит, и концепцию спектакля, режиссер говорит: «Беккет пытался примириться со смертью. Это присутствует во всей его драматургии. Он полагает, что жизнь не имеет ценности без игры. А что такое игра? Игра – это примирение со смертью. Это своеобразная партия в карты, где играют до самого конца. Но конца у Беккета не наступает. Поэтому игра никогда не заканчивается. Эта игра жизни, которая принимает смерть.
Древние греки в течение дня говорили три раза слово «смерть». Они делали это для того, чтобы примириться с ней. Беккет в своем творчестве бесконечно путешествует по направлению к смерти, к аду. Такое же направление в сторону смерти мы наблюдаем в Древней Греции. Мы можем видеть это в творчестве Эсхила, который считается духовным предком Беккета. В русской литературе тема смерти тоже присутствует, будь то творчество Цветаевой, Ахматовой или творчество Достоевского. Ад, смерть – это неисчерпаемая тема в мировой литературе. Но вот вопрос: можно ли через примирение со смертью ощутить радость?.. Персонажи Беккета смееются. Чем больше они примиряются с идеей смерти, тем больше в них юмора. В том спектакле, который вы увидите, герои испытывают горечь и одновременно смеются».
СМЫЧКА С СОВРЕМЕННОСТЬЮ
Теодорос Терзопулос видит в пьесе абсурдиста более тесную связь с наступившей эпохой XXI века: «Вы можете понять, насколько Беккет актуален в наше время, когда царит страх, когда отменено какое-либо значение примирения, принятия другого, отличного, чуждого. Возможно, поэтому мы попали в новую эпоху Средневековья. В этой пьесе мы наблюдаем двоих людей, которые ищут способы встретиться. Они очень стараются, и постепенно проявляются их человеческие наклонности: садизм, мазохизм, разные фобии, страхи.
Что нам дает Беккет помимо этой проблематики конца без конца? Беккет показывает нам человека, который вступает в конфликты. Человека, у которого есть страсти, энергия, инстинкт. Я снова повторяю слово “страсть”. Страсти ныне опасны. Современный капитализм, глобализация отменяют страсть, ибо страсть опасна. Так же как, например, любовь опасна. Так же как и энергия опасна. Это вопрос, который имеет политическое, идеологическое значение. И этот вопрос очень актуален в настоящее время, в нашу варварскую эпоху, когда очень часто искусство имеет тенденцию превращаться в проекцию телевидения, когда человек часто потребляет мусор, не имея никакого внутреннего критерия или имея очень низкий критерий».
Фото: Катерина Кравцова
