Александр Молочников, 22-летний артист МХТ им. А.П. Чехова, неожиданно для всех дебютировал в родном театре в качестве режиссера. Его спектакль о Первой мировой войне — сенсация сезона.

— Саша, ну вы чувствуете, что после своего «19.14» проснулись знаменитым?
— Нет, конечно.
— Но Москва-то говорит…
— Я не очень понимаю этот термин — «Москва говорит». Многие из нашего театра спектакль посмотрели, и многим понравилось — коллеги, да, говорили. Был резонанс в фейсбуке, это приятно. Но чтобы — Москва…
— А поток рецензий, в массе своей положительных? «Режиссер-вундеркинд» — так вас теперь называют. А телеканал «Культура», пригласивший вас в студию?
— Послушайте, «Культура» освещает все премьеры. Нет, широкая известность с узнаванием на улице сейчас возможна только через кино. Говорят, в советское время Олег Меньшиков после спектакля Петра Фоменко «Калигула» действительно проснулся знаменитым. Сегодня подобное невозможно — в театр ходит определенный узкий круг людей.
— Если верить статистике, в России это всего четыре процента населения…
— Вот недавно меня ввели в спектакль «Лес», ему уже десять лет, и слышу, как зрители обсуждают: «А вместо Юрия Чурсина теперь молодой артист играет…» Для многих я пока что просто «молодой артист». Без имени. А начинающих режиссеров вообще мало кто знает… Не могу сказать, что я не стремлюсь к популярности, но спокойно обойдусь и без нее. Сейчас самое ценное — редкие моменты счастья, возникающие неожиданно, на пике усердной работы. На репетициях, когда мы что-то находим и нас прет. Или как актер я что-то такое ловлю на сцене, и мне очень хорошо. А успех — это момент. Я не могу долго жить на инерции: о, что-то получилось! Меня быстро начинает волновать: а что дальше-то? И сразу же представляю, что вот мне 40 лет, а все, что я сделал в театре, — это спектакль «19.14».
 

— И тем не менее в год 100-летия со дня начала Первой мировой войны ваш театр — единственный в стране, кто решил посвятить этому печальному событию спектакль, да еще в редком жанре кабаре. Ваш личный интерес чем был вызван?
— Тем, что почти ничего, кроме общих мест и каких-то банальностей и штампов, я об этой войне не знал. Мы решили показать эту «великую окопную войну» и весь ее абсурд и кошмар через конкретных людей — французов и немцев, через их судьбы, без романтики, но ярко. Большой толчок работе дал художник Николай Симонов и созданное им очень точное пространство.
— В этом проекте вы и режиссер, и один из авторов. Давно сочиняете?
— Нет, просто когда мы затевали работу, возникла идея, что пять драматургов напишут по одной истории. По фотографиям. Был такой французский банкир в начале века, Альберт Кан, он финансировал фотографов и создал «Фотографическую опись жизни человека на Земле». Невероятная коллекция! Есть там и Первая мировая. Эти фото сценичные и провоцирующие на то, чтобы к ним написать сюжеты. Я стал судорожно искать драматургов. Переворошил весь писательский бомонд — от Шишкина и Акунина до Саши Денисовой. Я написал синопсис, а драматургам обычно сложно влиться в готовый план, им хочется самим творить. Месяц я ждал текстов. То, что присылали, мне не нравилось. Я разозлился и стал писать сам. В первый раз в жизни! В итоге мы остались вдвоем с драматургом Сашей Архиповым, одну сцену написал Сева Бенигсен, а стихи для зонгов — Дмитрий Быков. Но руководство театра принимало активное участие — я присылал куски пьесы, мы вместе что-то обсуждали.

— В нескольких откликах, хваля спектакль, режиссеров, актеров и музыкантов, критики делают оговорку «несмотря на слабый литературный материал». Вас это раздражает?
— Нет, вполне допускаю, что это не какая-то там большая пьеса. Не Чехов. Мы нашли форму спектакля, и тут главное — попадает он в тебя или не попадает, вставляет или не вставляет. Надеюсь, наш спектакль заряжает энергией, а не наоборот.
— Знаю, что родом вы из Северной столицы, а как занесло вас на московские театральные галеры? Родня была связана с искусством?
— Ни одного театрального человека в семье нет: мама — журналистка, пишет о политике, папа — школьный учитель математики. В детстве они меня часто водили в театр, и смотрел я, как вспоминают родители, с замиранием сердца. Еще занимался в детской театральной студии, нас там обучали неуправляемой энергии, мы даже Шекспира играли и ездили на гастроли за рубеж. Подростком я сам уже ходил по театрам — у Льва Додина «Пьесу без названия» раз десять видел. Могу сказать, что в Питере пересмотрел почти все — и хорошее, и не очень. А потом решил поступать в театральный и, конечно, в Москву.
— На артиста?
— Конечно! Но у нас в ГИТИСе был актерско-режиссерский курс, и Леонид Хейфец, мой педагог, сказал, что мне надо заниматься тем и другим. В итоге через год я отстал от всех и в актерском мастерстве, и в режиссуре.
 

— Вас не отчислили?
— Могли бы. Но за другое. Однажды я два месяца жил в ГИТИСе, залезал по ночам по пожарной лестнице и спал на кровати, на которой днем мы играли этюды. Почему? Наверное, в этом были какие-то понты. Я не хотел появляться в общаге — там жила моя бывшая девушка, а денег снимать квартиру у меня не было. Пару раз меня палила охрана, мне объявляли выговор, однако не выгнали.
— Вы не без иронии называете себя «хорошим еврейским мальчиком», хотя способны на экстремальные поступки. Слышал про ваш автостоп по Камбодже…
— Да он недолгий был: я долетел до Вьетнама, а после уже в Камбоджу отправился — туда нет прямых рейсов из Москвы. Доехал от столицы до моря то на скорой помощи, то на мотороллерах. Гораздо интереснее, когда после второго курса я автостопом через всю Сахару проехал.
— Зачем?
— А я чувствовал большую нехватку сильных эмоций. Мне потом объяснил один умный американский педагог, что все нужно черпать из детства — неважно, где и как ты рос, но все там было. А мне казалось, в моей жизни должно произойти нечто экстремальное и лишь тогда я смогу хорошо играть. И в Африке я чуть было не попал в тюрьму, поскольку нелегально пересек на осле границу Сенегала и Гамбии. Гамбия всего-то 25 километров шириной, думал, проскочу… Вообще мы с папой много в детстве ездили автостопом. И это было круто!
— После режиссерского «автостопа» по окопам Первой мировой, о чем будет ваш следующий спектакль?
— На самом деле это же фантастика, что мне, 22-летнему, дали сделать спектакль в МХТ без гарантии, что это получится. Но, знаете, почему меня напрягает мысль о следующем спектакле? Боюсь, что просто сделать крепкую работу, мне кажется, у меня не получится — не хватит «заведенности» и ощущения, что мы делаем что-то необычное, экспериментальное, для себя, как в случае с «19.14». Тогда это с первых репетиций рождало драйв… Нет, есть одна задумка. Очень известный текст. Пока не скажу.