–Анатолий, откуда актеры обычно черпают любовь к театру?
– Я очень четко помню один момент, послуживший отправной точкой. В мой город приехал Горьковский театр драмы, показывал пьесу «Человек со звезды», о человеке, который пришел с войны, никому не нужный, и в результате попал в психушку. Что-то во мне щелкнуло. Этот момент крепко сидит в памяти.
– А в институте хорошо учились?
– До того как начал бросать институт (Самарский авиационный. – Прим. автора), хорошо. Что произошло? Были ребята, на курс старше, увлекающиеся рок-музыкой. Польские диски: «Иисус Христос – суперзвезда», Led Zeppelin. До сих пор у меня хранится собрание Элвиса Пресли на виниле. Это как свежий ветер, который открыл невиданные горизонты. Потом появился студенческий театр музыкальных миниатюр, попросту говоря, КВН. Один парень, режиссер этого КВНа, смотрел-смотрел на меня и сказал: «Попробуй себя в народном театре, может, тебе понравится». А там мне сказали: «Поезжай в Москву поступать».
– Не страшно было уезжать? Разбивать мечты родителей?
– Когда начинал в театре, ролей не было, родители говорили: «Вот Толя, сейчас бы ты имел хорошую работу, посмотри, как программисты везде ценятся!» Азарт был, страха не было.
– И забыт был технический вуз?
– Напрочь. Мне даже неинтересен компьютер. Я к нему теперь не очень хорошо отношусь. А раньше – курсовые программы писал на языках программирования! До сих пор помню названия этих языков. А потом... как ластиком стерли. Произошло даже обратное: у меня, например, какое-то неприязненное отношение к Интернету.
– В Москве вы поступили в Щепкинское училище. Как вы видели свое будущее?
– У меня до четвертого курса все было в какой-то дымке. Резкая смена среды. Москва: свобода, красота, студенчество. Я хотел работать в «Современнике». Не попал, естественно. Ну и началось… Нехороший период, сложный. Я играл на Таганке в спектакле «Москва – Петушки». Меня задвигали в массовку. Самолюбие молодого актера было задето. Любимова интересовала молодежь, но не я. Амбиций у меня не было, но было несоответствие между тем, что я мог, и тем, что я делал. На Таганке одна пластическая драма, мы занимались, по сути, сценическим движением. И вот так не играл я года три. Потом я пошел служить в Театр Российской армии и на Таганку уже не вернулся.
– Как служат в театре?
– В семь часов утра на построение, а в девять-десять я уже был дома. Чего я только не делал: декорации ставил, декорации убирал, подметал. Сам поиграл – сам убрал за собой.
– Что вы делали после армии?
– После армии я попал сразу в два проекта. В молодежную секцию Дома актера – там набирали молодых людей для актерских вечеринок, масленицы, капустников. Не последнюю роль в этом знакомстве сыграла моя жена Марина Голуб. Потом мы познакомились с Владимиром Мирзоевым, и он взял меня в Театр им. Станиславского. Дальше узнал, что Олег Меньшиков начинает свой проект, «Театральное товарищество 814». Олег Евгеньевич посмотрел и сказал: «Почему бы и нет? Возьму!» Это был 1998 год. Самое замечательное время, когда только начиналось новое театральное дело, все полны энергией, у всех горят глаза, никто не расходится после репетиций.
– Было здорово?
– Было очень здорово, особенно после безвременья. Так хотелось работать, словно дали кислородную подушку: «На, дыши». Мирзоев дал мне роли Люченцио в «Укрощении строптивой» и Себастьяна в «Двенадцатой ночи». У Володи собралась прекрасная команда, которая впоследствии составила костяк Центра драматургии и режиссуры. В «Горе от ума» Меньшикова я вначале играл маленькую роль господина N, у него четыре- пять реплик, на балу, где он передает сплетню, что Чацкий с ума сошел. А потом стал на пару с Маратом Башаровым играть Загорецкого.
– Когда перешли на главные роли?
–Вообще-то у меня главная роль на сегодняшний день одна, в «Трансфере» (спектакль Центра драматургии и режиссуры), официальная главная роль. Штольц в «Облом off» – не главная роль, Андрей Белый в «Пленных духах» – не главная, Шервинский в «Белой гвардии» (МХАТ им. Чехова) – не главная.
–Штольц – ваша очевидная удача. В чем секрет роли?
– В обаянии. Он умеет удивительно дружить. Обломов и Штольц понимают друг друга до мелочей. Палитра чувств от любви до ненависти. Мне лично эта тема близка, у меня есть друг, очень талантливый. Он ничего не сделает, чтобы изменить свою жизнь. Я его люблю и одновременно злюсь на него.
– Как нашли вас другие роли?
–Прочитали «Пленные духи» и решили: «Вот в пьесе есть Белый, и в театре у нас есть Белый. Пусть он и играет эту роль». В этом спектакле мы убрали с Блока и Белого этакий книжный нафталин. Мы пытались увидеть их живыми, с невероятной фантазией – Белый у нас прыгает кентавром.
– В Театре Пушкина вы играете в «Откровенных полароидных снимках». Вас не смущает роль гомосексуалиста?
– Я играю человека, который полюбил. А человек может полюбить разное. У нас с Кириллом Серебренниковым сразу была договоренность: мы играем не про гомосексуалистов, а про людей одиноких, жалких и беспомощных, у которых нет ни близких, ни родных. Они вынуждены сами карабкаться в жестоком мире. Они идут по миру такими ежиками… И вдруг у них появляется какое-то чувство.
– У вас есть актерские страхи или суеверия?
– Да, страх истощиться, а значит тут же повториться. У меня нет страха потери ролей. Если что-то ко мне приходит – значит, так должно быть. Будут главные роли – замечательно, не будут – плохо. Даже если не главные.
