Спектакль Гроза

Островский. Гроза. Электротеатр
Катерина – Екатерина Андреева
Борис – Павел Шумский
Варвара – Вера Кузнецова
Они, втроем, пройдутся по тексту самой известной пьесы А.Н. Островского легкой стопой, играя монологи всем телом, тренированными мускулами, не-гармоничными, но естественными звуками.
Пока находишься в самом начале, в фойе– в душе - сплошная озадаченность, но уже на лестнице, в процессе представленных там действий, хороводов, криков возникает новое понимание и прочтение знакомого сюжета, неожиданное и свежее.
Катерина Кабанова, конечно, твоя свекровь – Кабаниха, но зато твой дедушка – Зигмунд Фрейд.
Психоаналитический променад предпринимается для исследования причин самоубийства посредством утопления молодой замужней купчихи в 19 веке.
Про причины вроде б нам и объяснили уж все давно, еще в школе (нежный Добролюбов, едкий Писарев), а вот молодым режиссерам (Анастасия Попова режиссер) неймется вскрыть другие раны, воссоздать иную картину незнакомой нам доселе души.
Катерину Кабанову играет Катерина Андреева, артистка ошеломительной красоты. Когда она появляется, то это даже нелепо, с внешностью столь божественно безупречной, оказаться в городке на Волге, если б ее мог видеть Добролюбов, этот воплощенный луч света, правда, в не таком уж темном царстве. Варвару играет Вера Кузнецова, и её черным кудрям, и библейскому лицу белое платье подходит, как и всякое другое, впрочем.
В пьесе выбраны монологи героини таким образом, что становится понятно, отчего же ей так сложно жить, не в пример практичной Варваре, которая не парится, и потому способна выживать. А у Катерины есть позорный диагноз. Истерия женская. Она – живая мечта психоаналитика.
«именно подавленные мысли, идеи сексуального характера лежат в основе истерии», учил нас своей шарлатанской теории дедушка Фрейд.
А артисты протанцевали, что это все правда и прямо-таки совершеннейшая истина.
"Нет, мне что домой, что в могилу - все равно», говорит Катерина, и живописует эстетически привлекательный образ могилки своей как рая, буквально. Предыдущий рай – тот в доме матери остался, с богомолицами, странницами, волшебными сказками, странствиями и садом, домашним эдемом.
А тут она попала в границы чужого дома, и ей скучно в нем, без дела, песен и без детей. Не мужем же заняться Тихоном. Взяла любовника Бориса, такого же слабака, но он ей не помог. Борису 10 дней свободной любви по уши хватило.
Павел Шумский (Борис) – огромный такой, свое положение с юмором комментирует, богиня не по росту ему, о очевидно. Бориса всем жалко, попался истеричке, не отвязаться.
Но он отвязался, потому как мужчина, много свободней в перемещениях и действиях. Может даже не плясать лишнего. Сказал – сделал, все.
А Катерине что остается? Плясать свою, особенную, пляску смерти. Так плясать, на железном листе, с каблуками в руке, чтоб всем жутко стало. Такую красоту погубить умеем. И в праве остаться лучом света с удовольствием откажем.
PS. Хотя ведь был вариант полного излечения по Фрейду. Разумеется, не менее ложный.
Фрейд отмечал: «Я раздобыл немного кокаина и попробую испытать его воздействие, применив в случаях сердечных заболеваний, а также нервного истощения»

«Гроза» в электротеатре - месть Катерины

Пустынная лестница Электротеатра. За окнами по Тверской проносятся такси, гуляют и греются под субботним летним солнцем люди на просторных тротуарах; внутри же, по эту сторону стекла, на широкой бетонной лестнице с массивными перилами и толстыми балясинами разыгрывается роковая драма молодой и невинной девушки, да ещё и в пластическом исполнении – «Гроза» Островского в постановке Анастасии Поповой.

Вообще, выбор места действительно уникален и, как ни странно, ничуть не влияет на восприятие произведения – несмотря на то, что в оригинале действие происходит в небольшом городе, окруженном живописной русской природой, герои произведения (точнее, «Тёмного царства») настолько привыкли не обращать на это внимания, что перенос в просторный Московский особняк даже по-новому раскрывает историю, играя с восприятием классического текста.

Однако сама идея пластического переложения Грозы в её традиционном прочтении - довольно спорная вещь. Театр Островского, пусть и являясь началом подлинного русского реализма, всё-таки слишком «театрален» и наигран для современной публики. Отсюда пластическое воплощение «внутренних страданий» героев выглядит довольно вымученно и странно, вызывает скорее неловкость, нежели сострадание зрителя. Крики, валяния по полу и ломано-размашистая пластика персонажей, конечно, довольно точно выражают интонации Островского, но вряд ли способны вызвать сопричастность в сегодняшнем зрителе. Писареву постановка бы понравилась – Катерина действительно мечется как безумная и сама не знает, чего хочет, «вечный ребёнок» во плоти.

Отдельного внимания заслуживает вторая часть постановки. Посмотрев сюжет Грозы на лестнице, зрители спускаются в холл Электротеатра. В нем находится ржавый лист металла, к которому подключены звукосниматели. Звук на колонках выкручен до предела – верхние частоты рассыпаются, басы уходят в неистовый треск, всё это – на максимальной громкости. Танцуя на металле, Катерина как бы всем своим существом производит звук. Её пластика заметно меняется – из конвульсий страдания она переходит в демонические танцы, как будто героиня получила долгожданную свободу и упивается ей (а выбившись из сил, опять поднимается и продолжает свои пляски). Концовка экспериментальна до мозга костей – как в звуковом, так и в смысловом плане, и максимально открыта для трактовки. Лично я назвал бы её (если не весь спектакль) «Местью Екатерины» - настрадавшись перед зрителем, она получает право выплеснуть энергию, получить власть над публикой, которая, зажав уши от непереносимого грохота, вынуждена стоять и смотреть на её довольно продолжительные танцы.