Отзывы о "Барокко"

В ноябре прошлого года были на Барокко – подходящий вечер для московского демисезона, когда хочется красок, жизни и горения, а город может только предложить снегодождь, ворчание и туман. Подходит для недолюбителей оперы. Когда правильной оперной или филармонической акустики много, и плотный правильный звук становится мучительным, в зале Гоголь-центра слушать арии гораздо проще. Сюжет не комментирую, спектаклю 3 года, профессионалы написали тонны критики. Узелок на память, чтобы как-нибудь повторить.

Супер спектакль. Соединение символики, барочной музыки, исторических фактов разных эпох. Единая мысль сквозь века о свободе. Свободе выбора, свободе слова, свободе мыслей и желаний. «Барокко» объединяет Уорхолла с Жанной Дарк, Яна Паллаха и Витгинштейна. И музыка. Настолько прекрасная, что замирает сердце. Настолько патетичная, что иногда сердце словно останавливается.

На сцене – три клоуна. Скомороха... Солист и двое аккомпаниаторов-подпевал. «Мертвый Электрик с Музыкантами»... Чуть-чуть макабра, конечно... «Чтобы вы не грустили, мы с друзьями споем вам «Пассакалью о Жизни». Ее написал Стефано Ланди в XVI веке. Но это не точно»...
Мертвый Электрик (умопомрачительный Никита Кукушкин) стремительно перелетает из конца в конец зала, кого-то теребит, у кого-то что-то тащит, кому-то дарит цветочек; вот он здесь, вот он там... Зрители вертят головами... «Знаменитый кинорежиссер», «звезда, настоящая звезда», кто-то там на галерке, кто-то тут «богатый»... И он не перестает петь – на разных языках: «Какая ошибка – считать, будто зыбкий / наш век нескончаем – мы все умираем»...
Ради одного только этого номера, ради театрального чуда внезапного выскакивания смысла – старого, но изумительно пересочиненного и играемого так, как будто никогда его не было прежде, – на спектакль «Барокко» Кирилла Серебренникова в Гоголь-Центре стоит идти даже не раз.
Впрочем, можно было бы привести и другие примеры... Семь аватаров Энди (Уорхола) на сцене одновременно, ведут себя по-разному под «Ужасного монстра» из оперы «Дардан» Жана-Филиппа Рамо (арию Атенора поет Один Байрон, один из Энди). Они размножились, как картинки этого Энди, они растеряны и как будто кричат что-то все вместе, как будто не могут понять, что они такое...
Патетический танец готовых вспыхнуть и сгореть в пламени чехов.
Обожаемый Правитель – скелет с нимбом солнечных лучей вокруг черепа... искрящийся каменьями в ярком свете...
Еще, еще, еще и еще...
Это не спойлер, я пересказываю текст либретто, которое каждый зритель может купить перед спектаклем. Подробно рассказать сценарий заранее решили создатели спектакля. Можно выбрать, конечно, – читать его перед или после...
Я прочла после и отметила, что тексты странной пьесы Кирилла Серебренникова воспринимаются именно как отдельные номера, не имеющие обязательной связи один с другим. Бесконечный гипертекст с перспективой продолжения в любую сторону.
После спектакля в головах зрителей.
Сценическим образам Серебренникова, который сам себе и художник, свойственна избыточная, практически гламурная яркость не разделенных на оттенки цветов... Он как будто «обманывает» довольно широкую наивную публику, платящую деньги за развлечение... Эффектные мастерски задуманные и исполненные штучки манят и завораживают поклонников, как яркий ночной свет бабочек... Такие красивые, все в жемчужинах, так восхитительно танцуют, так великолепно поют (прежде всего приглашенная из Пермского театра оперы и балета сопрано Надежда Павлова и артист Гоголь-Центра контртенор Один Байрон)... Невозможно оторваться...
Однако за внешней эффектностью у Серебренникова скрывается, как правило, второй, а то и третий слой: то самое «непонятное» современного театра и искусства вообще. В «Барокко» эта черта режиссерского почерка, по-моему, проявилась сильнее, чем было до сих пор. Спектакль – совсем новый, его не отсмотрела еще высоколобая творческая и околотеатральная публика... И, все равно, видны на некоторых лицах испуг, досада...
Слишком серьезно.
Да, и в самом деле.
Мне кажется даже, что этот спектакль может стать чем-то большим, чем просто видное событие театральной жизни. Может быть, в силу внешних обстоятельств, неизбежно сделавших эту работу точкой преодоления, личным триумфом, значимым фактом в биографии художника. Ему удалось прорваться к какой-то новой степени внутренней свободы.
А, может быть, в силу того, что Серебренников оказался способен кафкианские обстоятельства переплавить в мощное искусство.
Это время, наверное, покажет.
Но вот нерв нашей жизни Серебренников нашел, кажется, безошибочно.
В эпоху барокко или второе осевое время по сути дела рождались в муках современное общество, современный человек. Рационализм, жажда познания, возникновение современной науки... И – процессы ведьм, костры инквизиции, иррациональные страхи, «пляски смерти»... Развитие строгой логики и эмоциональная зашкаленность. Самоограничение и избыточность.
Много чего нового появилось в то бурное и смутное время. В том числе, между прочим, зародилась, проросла и расцвела музыка – как искусство смысла, точнейшим образом изъясняющееся о сути мира. Барочная музыка, на которой зиждется спектакль Серебренникова.
С тех пор много воды утекло, эпохи сменяли одна другую, но, несомненно, наша – весьма и весьма барочна. Не случайно с таким успехом возрождается барочная эстетика исполнения, а режиссеров и дирижеров так и тянет к сочинениям той эпохи и стиля (см., например, номинантов только что прошедшей Золотой маски в оперных номинациях).
Наше общество (наше – в первую очередь), как и европейское в эпоху барокко, растеряно, аномично, потеряло идентичность. Стряпает снова и снова постмодернистский винегрет из несовместимых идеологических мотивов и символов; тщится объединиться через вражду; выстроить порядок, сокрушая системные институты; обрести универсуум через изоляцию...
Что-то как будто опять слетело с катушек, и мир, опасно накренился... Стало страшно, несмотря на науку и новые технологии...
И вот в новом спектакле Серебренникова музыка эпохи барокко, преимущественно театральная, эффектно, точно, и совершенно естественно срастается с самыми значимыми для нас экзистенциальными проблемами.
Как вообще жить?
Что есть человек? Зачем он? Кто эти странные (как неправильной формы прекрасная жемчужина, от которой произошло слово «барокко»), способные в переносном и в прямом смысле сгореть за идею, как Ян Паллах и другие чехи в конце 60-х гг. ХХ века? Возможно, Жанна д’Арк была безумна?
А что есть любовь? Как извилисты бывают ее пути?
А что есть, наконец, свобода?
Пианист Пауль Витгенштейн потерял правую руку на войне. На несправедливой дурацкой войне, загубившей миллионы любимых, незаменимых, единственных людей... Он выжил. И играл потом всю жизнь левой.
В спектакле – переложение для левой руки Чаконы соль минор Иоганна-Себастьяна Баха для скрипки соло. Правая – скована.
Звучит Бах. Позднее барокко. Само воплощение свободы и смысла.