Как поймать монстра

Бесплотный город, существующий на стыке реальностей. Город с множеством имен и не имеющий имени вовсе — такой похожий на среднестатистические задворки всех существующих Штатов, и при этом не похожий ни на что. Этот город погружен в безмятежность собственной грядущей смерти, которая столь же неизбежна, сколь и неизбывна. Город вне реальности, живой организм, трепещущий склизкими щупальцами и дышащий гнилым беззубым ртом, который открывается и заглатывает буквально всех. Пасть монстра, который затаился и выжидает подходящего момента, чтобы напасть и сожрать. Вход в пустоту, вход в Ад из Чистилища. Из болота безумия в плен страхов. Терзаемая сомнениями мать-одиночка Билли попала и пропала во тьме ночей, в паутине туманов, в дыму кошмаров, исчезла среди теней, став вмиг сама тенью, блуждающей и заблуждающейся во всем. Но лишь там лежит ее спасение в то время, как ее младший отпрыск Бонс отправился вглубь Потерянной Реки, открыв для себя еще более ужасный и диковинный мир, чем тот, в котором он дотоле жил и который знавал.

От полнометражного режиссерского дебюта известного американского актера Райана Гослинга, фильма «Потерянная река» 2014 года, удостоенного быть представленным в рамках программы «Особый взгляд» прошлогоднего Каннского кинофестиваля, веет эскапизмом, формализмом и сюрреализмом, причем что из них первичнее — большой вопрос, и в чем-то даже намеренно риторический. Однако в данном конкретном случае эскапизм как художественный метод совершенно не подразумевает, к счастью, уход в исключительно беззаботную развлекательность и нарочитую прямолинейную жанровость, приносящих с собой в итоге плоды не разврата, но разочарования, и даже совсем не означает поспешный выход за пределы обыденной реальности, тотальное бегство от нее в миры чарующие и опасные хотя бы потому, что самой обыденной реальности в «Потерянной реке» нет совсем, или есть, но так мало, что это едва ли можно счесть оправданием. Есть лишь отблески в кромешной темноте, блики на воде, ибо в картине Гослинга первична не явь, а сон — поначалу умиротворенный, спокойный, даже коматозный, но вскорости становящийся все более кошмарным, диким, странным, сном о неовеществленной жизни, сном о любви и поиске себя там, где лишь демоны и монстры обитают, царствуют, там, где для человека нет места среди равных. Вместо нее, скукоженной до простонаружного бытописательства, правды жизни с чернушными тонами пластичная иноприродная форма, полутона иных вселенных, существующих подле нас и почти не маскирующихся, концентрированный в своей жуткой неопределенности и невоплощенности антимир, в котором существуют не люди даже, а ходячие авторские метафоры, лишенные любых явных черт собственной витальности. Во всяком случае, так происходит ближе к финалу, когда зримый на поверхности нарратив с конкретной линией сюжета сломается, исказится и перестанет вовсе быть значащим, а на его место придет кричащий в своей многофактурности макабр, который уже вовек не отпустит. Живым и здоровым, уж точно.

Впрочем, тут кажется, что Гослинг излишне усердно заучил все те многочисленные законы сотворения собственнных киновселенных, что в итоге «Потерянная река», при всей своей очевидной самодостаточности, является не меньшей, а, может быть, даже большей мистификацией несуществующих миров, чем эти сами миры, воссозданные Гослингом точно и сочно, но и не без экивоков в стороны. Отчасти все происходящее в этой картине это просто обман, самообман, обман зрения или ложь во благо — самый сложный вид обмана? Или может все это сон, от которого невозможно проснуться? А может, а может… Куда не заверни, однозначного ответа не будет. Истинный Лабиринт Фавна, селефаис и гипнос, которым грех не поддаться. Однако это лишь восприятие картины на внешнем уровне, изложенном на киноязыке дурманящих и манящих образов, за которыми прячется нечто иное и, пожалуй, в чем-то примитивное.

На самом деле в «Потерянной реке», перманентно выписывающей постмодернистские визуальные па то под Линча, то под Рефна, то под Ходоровского, то рифмуя кислотное пестроцветье Ноэ и Рефна с китчевой цветастостью всего итальянского джиалло(отсылки к «Суспирии», «Инферно» и «Синдрому Стендаля» и «Дрожи» самоочевидны, не говоря уже о парочке перепевов мотивов Бавы-отца), то давя гнетом гиперреализма и цитируя мифологию Лавкрафта с его Древними, Ктхулху и Ньярлахотепом, Богами тысячелетий, чье пробуждение лишь приведет к Апокалипсису, то в открытую заигрывая с мотивами Клайва Баркера и его диалектикой многоступенчатых бездн Ада, Гослинг говорит о вещах, которые не требуют столь сложной шифровки. Все это лишь наносная форма, излишне усложненный авторский метод, истерическая рефлексия с мясом и костями, переосмысленный и извращенный «дух» «новой французской волны», ставший уже не новой, хотя и не слишком старой еще плотью, луковичная шелуха постмодернизма, очистив которую зритель придет к истории, в которой не все предельно, но почти все предельно ясно, стоит лишь покопаться и в самом себе.

Мать, утратившая связь с реальностью, не любящая в должной мере своих двух детей, предпочитающая все что угодно, но лишь бы избегать их общества. И сами дети, для которых Мать практически чужая, иная, не своя, которую они при этом обязаны любить во что бы ни стало на фоне медленно и неумолимо погружающегося в хаос бытия. Конфликт поколений, выражающийся не в обвинениях в предательстве и неблагодарности друг друга, а в том, что каждый сам по себе, представлен лишь черно-багряному небу и тем Богам, что судят мир на краю пропасти, в котором живут Бонс, Балли и Билли, а также Рэт — загадочная и странная, как потусторонняя Белладонна, царица Смерти, проводящая Бонса по Реке Утраты, Реке Забвения. Вместо того, чтобы начать разговор, исповедаться в ошибках и грехах, вымолить прощение у непрощенной, Билли и Бонс уходят в самих себя по сути, поддаются собственной сновиденческой надреальности, предаются побегу в никуда из ниоткуда, ибо вместо простых решений в «Потерянной реке» решения трудновыполнимые. Встреча с недремающими страхами оборачивается против самих же героев, которые решили в одночасье поймать монстров, даже не догадываясь, что таковыми являются они сами.